Выдумка критиков. Валентин Катаев приводит реплику Ивана Бунина: «Ах, какой вздор все эти направления! Кем меня только ни объявляли критики…» Теоретики литературы придумали направления для того, чтобы сортировать писателей. И привязывать к ним бирочки. Как в родильных домах привязывают бирочки с номерами к ножкам новорожденных, чтобы младенцев не перепутали. Классики – Толстой, Чехов, Шолохов, Бунин. Последний – белогвардейский отщепенец, конечно, но классик. Солженицын – классик, но власовец. Астафьев в конце жизни тоже сбился с курса. Верные сыны партии – Фадеев, Гладков, Бабаевский, Вишневский, Шолохов. Некоторых из них Катаев называл Саянскими хребтами. Литераторы-плотники, творцы крепко сбитой прозы – Куприн, Каверин, Казакевич, Пикуль. Их большая часть среди советских писателей. Ну и графоманы. Куда же без них? Дмитрий Веневитинов, родственник Пушкина и сам замечательный поэт – он умер поразительно молодым, заметил: «Многочисленность стихотворцев во всяком народе есть вернейший признак его легкомыслия».
А еще Бунин вот что сказал…
Впрочем, пока достаточно. Чтобы не захлебнуться в случайностях. С цитатами тоже перебирать нельзя. Их еще будет много в нынешнем опусе. Критический реализм – социалистический реализм, футуризм – акмеизм, Саша Соколов – Венечка Ерофеев… Из той же сортировочно-конвейерной системы. Отдельные писатели со временем выпадали из навязанных реестров. Или кадастров? Куда, например, относить лауреата Сталинской премии Валентина Катаева, который взял и написал «Алмазный мой венец»? И назвал свой метод мовизмом. Шестидесятники, которых Катаев опекал и брал под крыло журнала «Юность», называли его Валюн. А Юрий Карлович Олеша и его почти не понятая современниками книга «Ни дня без строчки»? Анатолий Кузнецов, наконец, с его романом «Бабий Яр».
Не помню, по какому случаю перелистывал «Поэтику отдела словесных искусств института Истории искусств, Ленинград, 1927 год», издательство «Akademia». Тут цитирую по книге, потому что запомнить подобное невозможно. Даже Дмитрию Львовичу Быкову, известному своей феноменальной памятью. Ныне, как известно, занесенному в список иноагентов. «Конкретные фразовые ритмы, конкретные речевые интонации входят во многие поэтические произведения в качестве основного элемента конструкции. Напечатанный текст иногда просто непонятен, требует декламационной расшифровки самого автора». Каково? Из серии «вода – мокрая, ночь – темная, земля – черная». «Ни знал бы никто, может статься, в почете ли Пушкин иль нет, без докторских их диссертаций, на все проливающих свет» – и Пастернака они достали. Поэтому Катаев придумал свое плохое писание. С французского – мовизм. Поток ассоциаций, бессвязно возникающий в памяти. Писатель не пишет для академиков и теоретиков литературы. Он пишет для обыкновенных людей, не обремененных философией Монтеня. Шкловский, большой оригинал и теоретик, написал свое гениальное эссе «Гамбургский счет». В нем всего тринадцать предложений. Скорее это даже свободный стих. На втором курсе филфака, еще не зная ничего про мовизм, я открыл собственный метод и назвал его калейдоскопом.