отпусти-ка меня, отпусти, а то задушишь ещё второго брата.
Шэн Цзыюнь взглянул на Чэн Фэнтая, но тот не удостоил его взором. Тогда Шэн Цзыюнь со спокойной душой отправился хлопотать о Шан Сижуе, подойдя к сцене, он задрал голову и проговорил:
– Шан-лаобань, Шан-лаобань! Не пойте больше! Не пойте! Все уже разошлись!
Владельцу театра, который по-прежнему беспокоился о самочувствии Чэн Фэнтая, льющиеся в уши звуки хуциня и пение и эта Ян-гуйфэй так опротивели, что он обернулся к сцене и, сделав полупоклон, сказал:
– Шан-лаобань, будет вам, все зрители уже разошлись!
Чэн Фэнтай гневно на него воззрился:
– Как это разошлись?! А второй господин не зритель? Пойте! Пойте до конца! Не напрасно же меня поколотили! – И приказал работникам театра и Шэн Цзыюню: – Вы все садитесь со мной и слушайте!
Под давлением Чэн Фэнтая, который злоупотреблял властью, данной ему именем главнокомандующего Цао, Шэн Цзыюнь, владелец театра и сотрудники расселись. На душе у них было неспокойно, досматривать спектакль им пришлось в пустынном зале, посреди неразберихи, в странном расположении духа. Каждый из них сегодня вечером поступил дурно: один содержит актёра втайне от семьи, другие же стояли в стороне, когда требовалась их помощь. Они украдкой поглядывали на Чэн Фэнтая, опасаясь его гнева, и оперу слушали невнимательно, совершенно ею не наслаждаясь. Единственным, кто чувствовал себя совершенно непринуждённо, был Шан Сижуй.
Чэн Фэнтай, глядя снизу на его движения, слыша его пение, по-прежнему не разбирал ни слова, а просто смотрел на этого человека. Только что его облили кипятком, а у него не пропало желание петь, и он не просто пел, а отдавался этому делу всей душой, пел для одного лишь ему известного слушателя – так, словно никого в зале и не было. И тогда Чэн Фэнтай, казалось, наконец понял, как Шан Сижую в его-то годы удалось стать первым среди актёров, как он побеждал своим пением и игрой. Шан Сижуй был тем самым Шан Сижуем из слухов и легенд. Во всей своей красе!
Спектакль окончился. Шан Сижуй встал на колени и поклонился зрителям со сложенными руками, как полагалось девицам в прошлом. Чэн Фэнтай захлопал в ладоши и, следуя этикету традиционного китайского театра, во весь голос крикнул ему: «Хорошо!»
Вернувшись за кулисы, Шан Сижуй, так и не смыв краску с лица, снял головные украшения и, расправив одежды, принялся горестно вздыхать. Во время спектакля актёры надевали пышные одежды, и безумец его не ошпарил, но платье испортил. От чая на ткани осталось пятно, которое ничем не вывести. Шан Сижуй не понимал, чем так прогневал любителей театра, он ведь просто добавил к тексту пьесы несколько фраз, и весьма недурных, как он сам считал. Почему же тогда зрители сегодня столь сильно негодовали? Шан Сижую казалось, что с ним обошлись ужасно несправедливо.
Чэн Фэнтай набросил на локоть испачканный в крови пиджак и повёл сестру за кулисы, за ними последовали Шэн Цзыюнь и владелец театра. Завидев Чэн Фэнтая, Шан Сижуй отложил театральный костюм и поднялся.
Владелец