я был один в ординаторской, она зашла что-то спросить. Зайдя, прикрыла за собой дверь и встала так близко к двери, что, если бы кто-то стал входить, упёрся бы в её задницу. Я подошёл вплотную к ней и бесцеремонно стал мять груди. Она силой отвела мои руки и вышла. Позже, остановив меня в коридоре, спросила: «Придёшь ко мне домой, если позову?»
Она жила недалеко от клиники, пешком минут десять. Кажется, была зима, я помню немного снега на газонах и тёплую куртку. Мы шли медленно, я был спокоен, околоток чужой, меня никто не знает, а если бы и знал, ко мне какие вопросы? Разве что, на кого ты повёлся, дурень! Старая, толстая, рыхлая, вульгарная, больная! А ещё она работала водителем самосвала ЗИЛ то ли на стройке, то ли в карьере. Позже, в байках с друзьями, она у нас значилась как «шофёр КрАЗа» для усиления эффекта социальной группы.
Когда она открывала дверь в квартиру, я схватил её за задницу. Она с улыбкой отстранилась и говорит: куда бежишь, времени много. Опыта у меня к этому моменту было маловато, те две девушки из Ялты и Инна. Мы зашли. Однокомнатная квартира, кровать занимает полкомнаты, вторую половину – круглый стол и старый сервант. За стеклом фотографии мужчины и мальчика лет шести. Я снова схватил её за задницу, она мне: погоди, давай поужинай. От еды я в ту пору никогда не отказывался. Она налила по рюмке коньяка. Я прикрыл ладонью рюмку, давая понять, что не буду пить ни при каких условиях. Я тогда совсем не пил спиртного по предписанию врача. Она же сделала глоток, морщась, и виновато посмотрела на меня. Сейчас я понимаю, что ей нужно было расслабиться, она хоть и шофёр КрАЗа, но не уличная проститутка. Между нами были барьеры: моральные – национальная ментальность осуждает любой вид внебрачной связи; возрастные – нас разделяло двадцать лет; социальные – врач и водитель. Оказалось, она вдова. Когда я спросил, кто на фото – это были её погибшие в автокатастрофе муж и ребёнок. А за рулём была она. Вот такая трагедия была в её анамнезе, что несколько поменяло моё высокомерное отношение, мол, блядь и блядь. Думаю, что эта вульгарность в поведении и манере общения были её оборонительным щитом.
Мне было впервой такое бытовое семейное общение. После того, как поели, она откинула одеяло и сказала: раздевайся. Я подошёл к ней и впился в губы. Она увёртывалась, отводила лицо в сторону. Мне показалось, что ей непривычно целоваться взасос с языком. Но я настойчиво перехватывал её губы. Засовывал язык, мял грудь, облизывал шею, перешёл на соски.
Она легла на спину, пропустив меня между ног. Я начал знакомую работу. Пожирая глазами этот новый образ немолодой женщины, с красивыми тёмно-карими глазами, смуглым лицом, рыхлым полным телом, целлюлитными ягодицам и ляжками, большой мягкой грудью. Всё это богатство ритмично колыхалось в заданном мною темпе. Она постанывала, иногда громко покрикивала: «Еби! Еби меня!» Это меня распаляло, я брал быстрый темп, не останавливаясь на нежности. Голодная до секса вдова, ей надо было вначале получить мощную разрядку, быть грубо и примитивно отодранной. И я это сделал! Она завыла, и через мгновение