слышу я…
Кузнецкое
Людмиле Константиновне
и Васильичу
На Тарханкуте дождь четвёртый день.
И, скрашивая наши огорченья,
махровая апрельская сирень
промыта струями до умопомраченья.
Она пылает, что ацетилен,
то мельхиором, то как неба просинь,
негаданный наш вынужденный плен
в селе Кузнецком стойко переносим.
Дождь за дождём! Какой-то анекдот!
Простуженно орут к рассвету пивни.
Кто в нашей шкуре побыл, знает тот,
как ночь не спать, прислушиваясь к ливню.
В глазах друзей, – ох, доля нелегка! —
нет-нет да и тоски замечу тень я.
Соседка нам парного молока
с утра приносит в виде утешенья.
Васильич точит на бычков крючки,
колдует с леской, что-то там бормочет,
редиски свежевырванной пучки
настырный дождик в огороде мочит.
Зовёт хозяйка оценить стряпню.
Меж ливнями, в посадке, после чая,
вдруг, присмотревшись пристально ко пню,
мы вешенок семейство различаем.
Грибы в апреле! Вот те и сюрприз!
Посадка хилая, ведь далеко не лес-то.
На пятый день уносит тучи бриз,
крепчающий к полудню до зюйд-веста.
И на грунтовке гиблой, как болото,
на мокрой и разбитой колее
«жигуль» буксует до седьмого пота
и рвётся к Донузлаву, как Пеле!
Там, по молве, уже кефальи стаи
гуляют в створе, заходя на риф.
Пусть наши души вовсе не из стали,
но Донузлав магнитом тянет их.
Там рай рыбацкий! Там дельфиньи спины
мелькают между волн у берегов,
там лобанов преследуют дельфины
и загоняют в сети рыбаков.
А то промчится стая пиленгасов,
сверкая в пене серебром боков.
Там можно встретить легендарных асов —
прославленных подводников-стрелков.
Вперёд! Вперёд! В лицо удачи ветер
упруго дует, бред тоски круша,
жизнь справедлива всё-таки на свете
Птица морская
Птица морская, ныряльщица долгая, тварь,
с неба упавшая в хлябь в полоумной отваге,
краток запас моих знаний и беден словарь,
чтобы тоскующий крик твой возник на бумаге.
Стрелка секундная круг завершает второй.
Вынырни! Вытянись! Клювом голодным поляскай!
Брызги летят и кусают, как бешеный рой
ос ошалевших, солёных, февральских.
Где таких ос я увидел?.. А здесь, возле бун,
штормом разбитых, где мусора всякого залежь.
Бьются в истерике волны о чёрный валун,
если уж очень надолго ты в них исчезаешь.
Птица морская, разбойница тощая, тать,
вижу, как тщетно твоё в этой хляби нырянье,
беден словарь мой, чтоб крик этот словом назвать.
Может, рыданье? Не знаю. Быть может, рыданье…
У кромки прибоя
В песок впитался пенный вал,
лизнув по ходу