локти, сделала шаг в сторону от смазливой физиономии и притворно вчиталась в прейскурант.
– Даже не спросила, почему я так выразился, что ты зришь в корень! – протянул Ян, назойливо материализовавшись в моем поле зрения. – В твоем обществе не принято поддерживать диалоги?
– В моем обществе принято излагать мысль до конца, а не мурыжить с дешевыми интригами… – я поперхнулась словами из-за того, что мне под нос сунули ярко-салатовый кубик. – Жвачка?
Приняв ее, развернула под речь Яна, вольготно разместившегося на морозильном ларе с мороженым:
– Когда ты пробуешь что-то впервые, – сказал он и постучал по виску, – в мозгу образовываются совершенно новые нейронные связи. Мать угощает ребенка, скажем, арбузом в погожий августовский день: пиши-пропало, отныне чувак – пожизненный раб этого полосатого ублюдка!
Жвачка была обернута во вкладыш. Я зажевала резинку и развернула послание, на котором изображались мальчик и девочка, приложившаяся ухом к двери. Надпись гласила:
«Любовь – это…»
– Мы охотимся не за кулинарными шедеврами, Иголочка, а за теми воспоминаниями, что закодированы в них.
«…проходить сквозь стены».
«О, я даже знаю, какое мороженое тебе подходит…» – промчалось в голове. Я сохранила вкладыш в кармашке платья.
Потыкав Яна в плечо, я жестом попросила его слезть с морозилки и обратилась к продавцу:
– Два «Ежика», пожалуйста.
С мороженым мы устроились на лавочке. Вид с нее открывался на павильон, в котором некогда выставлялись достижения космонавтики, а теперь торговали саженцами, удобрениями и инструментами для дачи.
Ян отряхнулся и, закинув руку на спинку скамейки, развалился и уставился в небо. Я последовала его примеру. В синеве летали стеклянные червячки, галочки-птицы и белобрюхие самолеты, гудевшие в вышине. Откинувшись в расслаблении на лавку, врезалась в плечо напарника. Из-за холодка, разлившегося в животе, я мгновенно выпрямилась, сев, как деревянная кукла. К моему стыду, это не осталось незамеченным Яном. Он пялился на мой профиль целую вечность, цепляясь за то, как его напарница затыкает за ухо прядь и поджимает губы, комкая платье. Январское лживое солнце припекало: я прикоснулась к щеке и, жмурясь от яркого света, повернула голову на бога. Его улыбка растянулась от уха до уха, и он наконец завел разговор:
– Классное место. Наверное, ты частенько зависала здесь с семьей или друзьями.
Я шмыгнула носом, опустила взгляд на носки туфель и спросила:
– Тебе правда интересно или работаешь по методичке для участливого коллеги?
– Назовем это… – Ян подпер кулаком щеку и придвинулся ближе, – завуалированным способом определить степень твоего одиночества.
Я саркастически подняла бровь:
– Степень моего одиночества высчитывается по формуле один к шести с половиной миллиардам.
– Шесть и четыре. Серьезно, Иголочка, сегодня у тебя настолько угрюмое личико, каким оно не было даже тогда, когда