в провалившейся могиле, а прямо передо мной – стоймя стоящий гроб. Я машинально перекрестился, вскочил на ноги, и, зацепившись за гроб, постарался выбраться. Но полусгнившая крышка, за которую я цеплялся, отвалилась, и я второй раз за тот вечер столкнулся с трупом лицом к лицу. Странное дело: мне показалось, что это был тот же самый труп. Глаза его открылись. Он стоял в гробу по стойке смирно и тяжело, не согнув ни одной конечности, рухнул на меня. Я закричал, схватил его за холодную склизкую морду и оттолкнул. Он отлетел к противоположной стене, медленно преломился в поясе. Я, приглядевшись, увидел, что на губах трупа выступила кровь, хотя любой паталогоанатом скажет вам, что у трупов нет кровообращения! Я схватил обломок доски и прижался к своей стене. Лампа стояла между нами. Мертвец не шевелился, и я уже начал успокаиваться. Но вдруг я заметил, что доска в моих руках сочится кровью! Я был близок к разрыву сердца. Хорошо, что у меня хватило ума взглянуть на свои руки и понять, что я просто поранился осколками колбы. Это открытие несколько отрезвило меня. Опираясь на злосчастный гроб, я выбрался из сырой ямы и решил вернуться в вагончик. Но тьма была такая, что я не знал, в какой он стороне. Я принялся ходить по кладбищу в поисках выхода и, возможно, ходил кругами. Я спотыкался, прихрамывал и уже совершенно забыл о судьбе Креша; но всякую вещь находишь тогда, когда перестаешь искать. Я увидел Креша; собственно, я был готов ко всему. Если бы я увидел, что с Креша содрали кожу, я бы не закричал! Если бы я увидел, что Креша рассекли на части, я бы не закричал! Если бы я увидел, что Креша распилили бензопилой, я бы не закричал! Но то, что я увидел, заставило меня закричать…
Блеснули уже первые зарницы, оповещавшие о грядущем восходе солнца, каждая травинка уже совершила омовение росой. Мир напоминал храм, мощным голосом жизни поющий заутреню. Неужели в этом храме можно нарушать заповеди и совершать преступления?
Сырой туман уползал в болотное логово… И посреди пробуждающейся природы здоровым сном алкоголика спал Креш. Когда я закричал совсем недалеко от него, он проснулся, вскочил и протер глаза. Это спасло его: если бы он продолжал лежать, я переломал бы ему ребра.
– Ты… Ты… – завопил я, не находя слов.
Мои глаза покраснели от ярости. Но всякий, знающий Румелинскую доброту, скажет вам, насколько я отходчив! Я долго думал, какими словами обругать Креша, и не найдя таких страшных слов, выдавил:
– Неужели ты не боишься возмездия за свои преступления?
Креш посмотрел на меня тонко и проницательно. Никогда более я не видел у Креша такого трезвого взгляда.
– Нет! – сказал он – Не боюсь!
Конечно он боялся возмездия от меня, но понял, что я не о том спрашиваю.
– Мертвецы здесь сами наказаны! Эти несчастные нарушили заповеди и были посажены в тюрьму. Это было их первым наказанием. Потом их похоронили отдельно, на тюремном кладбище – и это стало их вторым