завтрак, потом шла будить Веронику, собирала девочку в школу.
Порой по утрам он сталкивался с укоризненным взглядом матери: «Не бережешь ты себя, Игорек… Кому станет легче, если ты себя изведешь окончательно? Иру ты этим все равно не воскресишь… Лучше вспомни об отце – тот тоже был трудоголиком, и чем это закончилось?»
Да уж. Паршиво все закончилось. Умер отец от инфаркта в возрасте пятидесяти одного года.
И как объяснишь матери, что слоняться по дому, где каждая вещь, даже обои (ведь в свое время она их выбирала!) напоминает о ней – в миллион раз хуже. Это верная дорога к «съехавшей крыше». В лучшем случае – в трясину перманентной депрессии.
В конце концов, работа – далеко не самый худший способ забыться.
Напротив. Это, пожалуй, лучший способ…
Открыв дверь своим ключом, он вошел в холл включил свет. Мама, конечно, уже легла спать, но ужин наверняка на плите. Лишь требует подогрева.
Поднявшись по лестнице на второй этаж, он привычно направился к своему кабинету. Своему, в данный момент, убежищу.
Лишь подойдя к двери, заметил выбивающуюся из-под нее полоску слабого света. Сердце легонько подпрыгнуло. Или мать туда зачем-то заходила, а, выходя, забыла выключить электричество?
Скорее всего, так.
Он толкнул дверь, сделал пару шагов вперед… и остановился. Словно налетел на невидимую преграду.
Маленькая девочка в светлой пижамке, свернувшись калачиком, спала на его диване.
Несколько секунд он простоял неподвижно, не отводя от нее глаз. Светлое пятно на темной коже дивана.
Пижама, разрисованная потешным зверьем: каким-то медвежатами в шляпах, улыбающимися утятами, розовыми зайцами… Маленькие голые (и тоже розовые) ступни.
Один кулачок подсунут под щеку, по диванной подушке разметались волнистые пряди длинных золотистых волос.
Наконец, он перевел дыхание, вышел из оцепенения и, стараясь ступать как можно тише, приблизился к своей семилетней дочери.
Осторожно, почти благоговейно коснулся ее волос. Такие же мягкие, шелковистые, как у Ирины… нет, еще мягче. Еще легче.
Сонный румянец на щеках, тихое, почти беззвучное дыхание. Маленький рот чуть приоткрыт.
Он смотрел на нее, словно видел впервые (а, может, в какой-то степени так оно и было? Когда он в последний раз присматривался к своей дочери? Так внимательно он всматривался в нее, пожалуй, лишь когда Ирина вернулась из роддома. Но что можно рассмотреть в едва наметившихся чертах лица новорожденного?)
Длинные, густые и (странно) темные ресницы. И бровки тоже темные. Куда темнее волос – столь же белокурых, как и волосы ее матери.
Маленький, идеально прямой нос (а это, пожалуй, уже от Свиридовых – у Ирины нос был чуточку вздернут). А изгиб губ – чей?
Похоже, она ощутила на себе его взгляд, что-то пробормотала («Мама»? Или ему это послышалось?), завозилась, откинула в сторону ручонку – крошечные ноготки на крошечных пальчиках… живая кукла.
Неожиданно для самого себя он нагнулся и очень