И если быть объективной, ее можно назвать чемпионкой мира по ежеминутному планированию и последующему зарыванию себя в песок. Разница между задуманным и выполненным почти всегда была огромной. Поэтому и вывод напрашивался один: нравится ей это или нет, нужно проанализировать провалы, чтобы не наступить на те же грабли.
Ей пятьдесят два года. Не маленькая уже, чтобы ждать, когда мир ляжет у твоих ног. В таком возрасте глупо предаваться иллюзиям, что все возможно и достижимо. Но еще не поздно попробовать жить по-другому и рассчитывать на счастье. Или хотя бы быть просто довольной жизнью. Плыть по течению, как раньше, только без Рене, вряд ли получится. Потому что в ее прошлой жизни все вертелось вокруг него. А вокруг чего все будет вертеться теперь? Это еще предстоит выяснить. И в любом случае изменения возможны, только если осмысленно противостоять своему прошлому.
Йоханна решительно взяла ручку и продолжила записи.
ОК, начнем сначала. С самого начала.
Я была чудесным ребенком. Это видно на старых, выцветших от времени фотографиях 70-х годов. Светленькие косички, большие глаза, широкая улыбка, милые ямочки. Но, в отличие от Рене, чья тетушка не преминула вспомнить о его миловидности даже на похоронах, моя семья редко обращала на меня внимание. Я могла выглядеть как пугало, и примерно так со мной и обращались. Думаю, не потому, что родителям было все равно, как я выгляжу, просто они были не способны на комплименты и всякие нежности.
Для отца с самого рождения я была сплошным разочарованием. Он хотел сына. Он бы назвал его Рихардом. Сын стал бы его наследником и преемником, ему бы перешла потом слесарная мастерская, которая была фамильным делом еще со времен Первой мировой войны. Я же в таком качестве не рассматривалась.
Ну и пожалуйста, Рихард! Эту судьбу я у тебя отнимать не стану. Но мой отец совсем иначе воспринимал это. То, что ему некому передать свое дело, стало для него катастрофой. Конечно, он мог бы и продать мастерскую, чтобы потом наслаждаться остатком жизни. Но его сердце было бы разбито, если б пришлось отдать в чужие руки то, что начал еще его дед. Поэтому он работал сам, пока ему не исполнилось семьдесят два года. В семьдесят два его сердце остановилось от тоски, разочарования и усталости.
Моя мать потом все же продала мастерскую. Хорошо, что отец уже не узнал об этом. А также и о том, что бо́льшую часть денег мать потратила на шикарные круизы, в которые отправлялась несколько раз в год. А остаток растранжирила на наряды, украшения и кабриолет. И я была рада за нее, хотя и не понимала, почему вдруг все эти вещи стали ей так важны. Но сейчас, когда я мысленно переношусь в те дни, я могу сравнить ту ее ситуацию с моей сегодняшней, хоть она стала вдовой, будучи на двадцать лет старше меня. Но я знаю, что расточительство не сделает меня счастливой.
Может, и ей стоило тогда начать вести дневник, чтобы разобраться со своим браком?
Впрочем, совершенно ясно, что бы из этого получилось, ведь моя мать тоже была разочарована мною. Во время родов у нее возникли осложнения, и врачи убедили ее больше не рожать детей. А ей