работу между одиннадцатью и двенадцатью часами. Ольдакр заметил, что не следует беспокоить экономку, и выпустил меня через французское окно, которое было все время открыто.
– Была ли спущена штора? – спросил Холмс.
– Я в этом не уверен, но, кажется, она была спущена наполовину. Да, припоминаю, что он откинул ее вверх, чтобы открыть окно настежь. Я не мог найти свою трость, и он сказал мне: «Ничего, дитя мое, мы теперь, надеюсь, будем часто видеться, и я сохраню палку до вашего возвращения». Я оставил его в спальне с открытым несгораемым шкафом и бумагами, сложенными в связки на столе. Было так поздно, что я не мог вернуться в Блэкхит и провел ночь в гостинице. И я ни о чем больше не слышал, пока не прочел утром об этом ужасном деле.
– Желаете вы еще что-нибудь знать, мистер Холмс? – спросил Лестрейд, брови которого несколько раз поднимались во время этого замечательного объяснения.
– Ничего, пока я не съезжу в Блэкхит.
– Вы хотите сказать – в Норвуд? – поправил Лестрейд.
– О да, я, без сомнения, это хотел сказать, – ответил Холмс со своей загадочной улыбкой.
Лестрейд успел узнать по своему опыту и вынужден был признать, что этот острый, как бритва, ум мог проникнуть в то, что для него, Лестрейда, было непроницаемо. Я видел, как он с любопытством взглянул на моего товарища.
– Полагаю, что мне скоро придется поговорить с вами, мистер Шерлок Холмс, – сказал он. – А теперь, мистер Мак-Фарлэн, два моих констебля стоят за дверьми, и нас ожидает карета.
Несчастный молодой человек встал и, бросив нам последний умоляющий взгляд, вышел из комнаты. Полицейские проводили его до кареты, Лестрейд же остался с нами. Холмс собрал листки, составлявшие черновик завещания, и просматривал их с выражением живого интереса.
– В этом документе есть некоторые особенности, не правда ли, Лестрейд? – сказал он, подвигая к нему листки.
Официальный сыщик взглянул на них с выражением недоумения.
– Я могу прочесть несколько первых строчек. Строчки посередине второго листка и строчки две в конце – они так ясно написаны, как печатные, – сказал он. – Но между ними почерк очень плох, а в трех местах я совсем ничего разобрать не могу.
– Какое же вы выводите из этого заключение? – спросил Холмс.
– Ну а вы?
– То, что это было написано в вагоне. Хороший почерк означает станции, плохой – движение, а очень плохой – переезд через стрелки. Опытный эксперт тотчас же определил бы, что это было написано на пригородной железнодорожной ветке, так как только по соседству с большим городом может быть такой частый переезд через стрелки. Допустив, что он в течение всего путешествия был занят писанием завещания, следует признать, что поезд был курьерский, останавливающийся между Норвудом и Лондон-Бридж всего только один раз.
Лестрейд рассмеялся.
– Нет, это для меня уже чересчур, когда вы начинаете развивать свои теории, мистер Холмс, – сказал он. – Какое это имеет отношение к делу?
– Это