вдали и узкие улицы с двух- и трехэтажными пыльными зданиями, со стенами сплошь в выбоинах, как старые памятники в Риме. Папа объяснил – то следы от пуль, тут неспокойно в последние десятилетия. Были и мандариновые деревья на обочинах, как в Греции, которая через море, или в Израиле, который дальше по побережью. Лейла могла остаться и дольше чем на несколько дней и остановиться в хорошем отеле. Но хотела так: попробовать быть семьей и чтобы убежать было некуда.
Еще в машине он попросил накинуть платок на голову, уточнил: только в их районе. Под взглядами мужчин на улице они быстро прошли во двор. Надо было подняться на четвертый этаж, и лифт не работал, отец долго извинялся: «Свет отключают по полдня в этой части города, сейчас его как раз нет». Квартира была просторной и по местным меркам роскошной, с лоджии открывался вид на бейрутские кварталы, которые ступенями шли вниз к морю. Песочные шторы закрывали балконы домов вокруг, как в Италии, только не от солнца, а от посторонних взглядов, чтобы женщины могли ходить дома без хиджабов.
Отец жил со старшими братом и сестрой, они не виделись по многу лет, а к старости съехались вместе в районе детства. Сестра вышла замуж в соседней Сирии, а брат всю жизнь провел здесь же, в Бейруте, даже теперь каждое утро наряжался и шел куда-то по делам. Дядю встретили позже напротив мечети недалеко от дома, тот стоял за столиком с сигаретами, почему-то лицом к проезжей части. Он проводил так каждый день последние двадцать лет, думая, что работает. Перебрасывался иногда парой фраз с прохожими и опять деловито отворачивался. «Давай не будем его отвлекать, и дома не надо расспрашивать», – добавил шепотом отец и потянул Лейлу к улице напротив, взял за руку впервые. Теплые, сильные руки папы, героя, пилота. «Здесь есть еще одна такая, невеста, ходит по улицам в потрепанном белом платье и запыленной фате. Ее жених погиб под обстрелом лет тридцать назад. Может, увидим и ее».
Папа делился историями Бейрута, показывал город, но сам не был его частью. С тех пор, как вернулся на родину, он почти все время проводил в комнате, никуда не ходил и ни с кем не виделся, был здесь как бы чужим. А вот тетя стала своей и Лейле, и городу, и району. Пусть обе не знали родных языков друг друга, арабского и русского, пусть тетя с трудом говорила на английском, а Лейла на французском, каким-то образом они друг друга понимали. Женщина смеялась, обнимала племянницу, учила готовить пасту мутабаль, для которой баклажаны надо до копоти запекать прямо на открытом огне газовой плиты.
В последний день в Бейруте, на набережной с длинной полосой яхт, папа вспоминал племянницу Линду, дочь тети: «Она всегда была умницей и красавицей, твоя кузина. Вы похожи. Работала администратором в самом шикарном отеле, там собирался весь свет». Лейла молчала, смакуя про себя пусть неявную, но похвалу и ей. «Школа была в христианской части города, а живем мы в мусульманской, и вот она каждый день переходила через блокпосты туда и обратно, представляешь. Но детей спокойно пропускали, да и надо же им было