обязанность – не словоблудием заниматься. А приводить тех, кого направляем мы, к ногтю! И чем быстрей, тем лучше. Без всяких сомнительных авиценн.
Он навис над хозяином кабинета.
– Думаешь, не знаем, что ты лично давал ему послабку? – перешел он на «ты».
– Это был немощный старик! А я его врач. И почему вы себе позволяете в таком тоне?!
– Этот немощный старик обвел вас всех, дураков, вокруг пальца! Пока вы нюни разводили он свою антисоветчину строчил. Не за это ли по высшему разряду похоронили? Повторяю вопрос: с чьей помощью могли быть написаны и переправлены письма? Имей в виду, дело государственного масштаба. Потому уполномочен антимонии не разводить.
– Что вы, наконец, хотите?! – побелевший Понизов принялся глотать воздух.
– Хочу знать, кто именно в стенах вашей больницы, пользуясь слюнтяйством руководства, снюхался с врагом народа, гнусная клевета которого, если не успеем пресечь, растечется по Европе! Хочу найти, чтобы спросить, почем стоит продать Родину?
– Сейчас пятьдесят шестой год! Понимаете вы?!
– Как не понять? – Хромов подергал дверь. Вернулся к бледному главврачу. – Решили, раз Сталин умер, так можно Родиной безнаказанно торговать? Но у Родины еще есть защитники!
Через минуту-другую в коридор, где толпились приглашенные на совещание, среди которых была Ксения Гусева, выскочила секретарша.
– Там! У Константина Александрыча крики! – она в ужасе потыкала в сторону кабинета.
Гусева и те, кто посмелей, метнулись к кабинету. Она подлетела первой, готовая ворваться.
Дверь распахнулась изнутри. Вышли комитетчики. Раскрасневшиеся, хмурые.
Хромов, поправляя галстук, огляделся:
– Среди вас настоящие врачи есть? Которые не по психам, а нормальные. Там вашему хлюпику начальнику плохо. Сердчишко!
В кабинете, в кресле, откинулся Константин Понизов. Пульс уже не прощупывался. Диагноз, поставленный при вскрытии – обширный инфаркт, – не удивил. О больном сердце и. о. главврача было известно.
Через два дня, опросив весь медперсонал и даже некоторых больных, работники КГБ удалились, совершенно сбитые с толку. Понизов, оказывается, говорил правду. В самом деле, написать пресловутые письма в период от поступления в Бурашевскую больницу до смерти у Пятса не было физической возможности.
Год 1990
…– И где же они были написаны, эти знаменитые письма? И как всё-таки оказались на Западе? – поинтересовался Понизов.
Но Гусева, а вслед за ней и Валк с Вальком лишь беспомощно повели плечами.
– Одно могу сказать точно, что Константин Александрович был прав, и в психбольнице написаны они быть не могли, – подтвердила Гусева.
Делегация в полном составе удалилась. Заработал движок автобуса.
Зашла секретарша Любаня, – на сей раз в облипающем фигуру желтом кримпленовом платье. Положила перед Понизовым список звонков.
– Корытько звонил. Потом дважды этот, приставучий, из КГБ. Подай да подай. Ответила,