чем простуды? – напомнил Понизов.
– Памяти.
– В смысле: потери памяти? Вы ощущаете признаки амнезии?
– Нет. Я боюсь чужой памяти.
Понизов озадаченно нахмурился.
– Хорошо, давайте иначе: что же у вас всё-таки болит? Душа, конечно?
– Почему угадали? – настал черед удивиться Пятсу.
– Ну, это же клиника для душевнобольных… Так что на самом деле?
Он мазнул взглядом по часам. Пятс заторопился.
– Вы угадали. На самом деле, – именно душа. И нет физической боли, что сравнится с этой.
– Что именно мучает?
Пятс перевел дыхание. Набрал воздуха.
– Моя мука, моя беда и моя вина – что привел Эстонию в СССР!
Понизов оторопел:
– Как это «привел»? Вы же как раз противились… Раз вы здесь!
Горькая усмешка исказила усталое лицо:
– Увы, нет! Я и мое правительство, мы пытались предотвратить кровопролитие, которое полагали бессмысленным. Эстония выглядела обреченной. Мы подписали всё. Сначала соглашение о вводе войск, потом – оккупацию.
Он застонал:
– У нас маленький народ. Сколько больших народов перемолола история. А маленьких никто и не сосчитал. Что не сосчитал… Не запомнил! Ушли в почву и – будто не было. Миллион двести. Тьфу! Пескарь меж двух акул: Россией и Германией. Два выхода: сражаться или…
– С кем? Какие шансы? – Понизов невольно поддался его волнению.
Пятс закивал.
– Я рассуждал так же. Раздавят за несколько дней. Что такое для обозленного Сталина миллион двести? Мужчин с оружием пострелял, семьи вывез в Сибирь на погибель и заселил территорию другими. Был на земле народ – эстонцы, и как слизнуло. Значит, надо перетерпеть. Всё наше правительство было в этом едино. Для политика бог – целесообразность. Господи, прости мое высокомерие! Думал, я умный: всё просчитал, всё взвесил. Лавировал. Хитрил. Торговался с Молотовым из-за каждого пункта. Кланялся, смирив гордыню. А надо было – если убрать шелуху, – действовать на уровне инстинкта, как муж и отец, в дом которого ломится бандит. Хватаешь то, что под рукой, и защищаешь семью. Чем можешь и сколько продержишься. Остальное от лукавого. Надо было объявить всеобщую мобилизацию. Кричать, бить в набат: «Сражайся, мой народ! Умирай, но в борьбе».
– Смысл? Смысл?! – увлекшийся Понизов застучал ладонью по столу.
– Только один. Сдавшись, спасаешь рабов. Когда погибаешь в борьбе, у тех, кто выживет, сохранится свободная душа! – Пятс даже приподнялся, воодушевленный. Впрочем, тут же другим, просевшим голосом закончил:
– Но тогда я рассуждал иначе. Это был мой выбор и моя ошибка. Я пытался спасти свой народ и, кажется, погубил.
– Что значит погубил? – Понизов выглянул в коридор. Еще три года назад разговор, в который его настойчиво втягивали, прервал бы без колебаний. Но и по нынешним временам он приобретал чрезмерно опасный оттенок. – У вас как у человека буржуазной формации свои предубеждения. Но я лично уверен: для Прибалтики благо, что она вошла в число других