факультет закрылся для него окончательно, Семендяев оказался тупой и пугливой сволочью, никаким ланистой он и не помышлял быть, дракон был его божеством, и он давно был проглочен им, переварен и сделался гладкой мускулатурой его кишечника, спазмическими толчками пропускающим сквозь себя костлявый фарш студенческих генераций. Однако не меньшей тупостью отличился сам Раскольников: перед тем, как вступить в схватку с драконом, умудрился проиграть арьергардный бой его жалкому выползку. Действительность с удовольствием подтверждала правоту всякого мнения Раскольникова, но в чрезвычайно несправедливой, обидной форме.
Переделав доклад в статью со злободневными фигами в кармане, он отнес её в журнал известных убеждений – и в другой, не менее известный противоположным направлением, – и в обоих станах ему было отказано с кривой усмешкой. У одних усмешка шла влево, у других кособочилась вправо, смысл же был един: после таких гримас вдогонку за спиной ещё и пальцем у виска крутят. Такое единодушие обескураживало; не то чтобы он имел намерение сделаться вторым Писаревым, но пора было обрести подобие состоятельности хоть на какой-то арене.
Пропилеи юношеского храма обвалились, глиняные кумиры попадали с пьедесталов, богиня справедливости Дике ожесточённостью черт становилась похожей на одну из мстительных эвменид. Раскольников решил круто всё изменить и, раз навсегда покончив со словоблудием, поступить на естественное отделение физико-математического факультета, с тем, чтобы в дальнейшем заниматься зоологией: существа пятого дня творенья уж всяко честней статских советников, по крайней мере себе подобных не едят. Господь, стало быть, не отвратил лица своего от него, не попустив сделаться гробом повапленным и порождением ехидниным, то бишь книжником и фарисеем, ведь юриспруденция – это их профессиональный максимум всего о двух модусах: сверять сказанное по написанному («оцеживать комара») и казуистически выводить должное из полной своей неспособности к нему. Поначалу он задумывался о медицине, но посещение анатомического театра Медико-хирургической академии отрезвило его. Позвоночных и млекопитающих резать было жалко, он предположил углубиться в энтомологию и с удовольствием представлял себя бегающим с сачком за жуками-бабочками где-нибудь в Южной Америке.
Он сблизился с естественниками, ходил к ним в лаборатории, засел за химию… Ненадолго его хватило. Такой оголтелой узколобости, как у натуралистов, он и среди правоведов не встречал. В извозчичьем трактире мыслили шире и интересней. Все до единого естественники были укушены – ужалены – обстрёканы базаровской лягушкой и превратились в воспалённых фанатиков – магометан науки: с наслаждением вырезали бы они какой-нибудь мозжечок у неверных да и всё общество препарировали бы в наглядное пособие, выжгли бы кислотой антинаучные ереси, – чтобы на фундаменте чистых фактов возвести