променаду.
– А как же второе начало справедливости по тому же Цицерону, – ласково сказал он в шелудивое ухо спутника, – приносить пользу обществу? – После чего ударил профессора в живот.
Профессор скорчился и закашлял.
– Justus dictus… quia jura custodit… ээ… et secundum legem vivit…28.
– Eo ipso…29 – возгласил Раскольников и накинул на шею профессора верёвочную петлю.
Профессор заплакал.
– Голубчик, но по закону Петелия… долговое рабство уничтожено в 326 году от Рождества Христова…
– Cujus est potentia, ejus est actum30 (), – ухмыльнулся Раскольников и поволок Семендяева на аркане в первую же отворенную дверь. Аудитория была пуста. Из профессорской шарманки с шипеньем вылетали лексемы.
– Divina lex31… Помилосердствуйте, голубчик… Aegnabilitas32… Юлий Павел утверждал… De caelo prospexit33… Верховенство права…
Раскольников ударил его слева.
– Aequitas dictat! Summum bonum contra infinitum malum!34
Профессор заплакал крупными слезами, как конь Калигулы, умолявший ввести его в Сенат. Увидев на стене карту земных женственных полушарий, Раскольников надвинул одно на другое и, указывая на Семендяева настоятельным жестом по Квинтиллиану, то есть два средних пальца прижимая большим, возвестил urbi et orbi35:
– Reus multorum scelerum accusatus est! Tantum umbra de viro et specie hominis!36
После чего распахнул с лязгом створки шкафа и пинками стал загонять в него профессора. Из шкафа посыпались книги, рулоны, черепа, реторты… Рушились полки, порхали бумаги, а Раскольников остервенело всё вбивал, вбивал профессора внутрь…
Шкаф вдруг озарился солнечным светом, и Лизавета с грохотом швырнула перед чуланом лохань для оправки.
Глава VI. ГВОЗДЬ
Кретинка топала по кухне так, что пол дрожал и утварь дребезжала. Раскольников вылез из каморки, растянул закосневшие члены и взял кружку напиться; но оба ведра были пусты.
– Где вода?
Идиотка повернулась и застыла с отвисшей челюстью. Ну и каланча.
– Пить дай.
Орясина стояла не двигаясь и его не замечая. Вдруг резким выбросом руки цапнула из воздуха муху и, довольная, поднесла к уху. Насладившись жужжанием и раздавив тварь, нацедила Раскольникову немного воды из самовара под столом. Он выпил – анисом не отдавало – и пошёл в «контору», но чуть коснулся ситцевой занавески, как над головой грянуло:
– Нишкни!
Цербер проклятый. У Цербера в Аиде было три головы, у дурищи ни одной, а туда же – гавкает. Мух ловит.
Ударил соборный колокол. А ну как хозяйка на службе, а он тут один на один с дубиной… Надо было что-то быстро придумать. Он сделал несколько шагов по кухне, держась подальше от своей сторожихи. Пахло какой-то малоприятной кислятиной. Он понюхал связку грибов на гвоздике, – нет, чем-то другим, не так деликатно-трупно.
– Чем это так смердит?
Ответом удостоен не был. Дух шёл откуда-то из угла. Поднырнув под бельё на верёвке,