город и даровавшей семена. Это ее историю должны знать все и повсюду. Вот увидишь, она тоже рассказывает истории.
Комната была маленькой, меньше любой другой во дворце, и совершенно лишена вычурных украшений, с белеными стенами и почти без мебели, кроме грубой деревянной скамьи. Единственный луч света из небольшого высокого окна падал вниз на молодую женщину, словно поток ангельской благодати. В этой аскетической обстановке, пронзенная, точно молнией, нездешним светом, со скрещенными ногами и закрытыми глазами, с лежащими на коленях ладонями вверх руками с сомкнутыми большими и указательными пальцами, с чуть приоткрытым ртом сидела она: Пампа Кампана, погруженная в экстаз акта творения. Она безмолвствовала, но, когда Букка Сангама подвел его к ней, Доминго Нуниш почувствовал, что от нее исходит огромный поток прошептанных слов, слова вытекают из ее приоткрытых губ, текут по подбородку, шее и рукам, перетекают на пол, утекают прочь, как река от своего истока, и движутся дальше в мир. Шепот был таким тихим, что их едва можно было различить, и на какое-то время Доминго Нуниш убедил себя, что сам их придумал, пытаясь найти оккультную причину, которая объяснила бы происхождение невозможных вещей, которые он наблюдал своими глазами.
Букка Сангама прошептал ему на ухо:
– Ты их слышишь, да?
Доминго Нуниш кивнул.
– Она сидит так по двадцать часов в день, – рассказал Букка, – а потом открывает глаза, немного ест и что-нибудь выпивает. Затем снова закрывает глаза и на три часа ложится отдохнуть. А после садится и начинает снова.
– Но что она во-во-вообще де-де-делает? – поинтересовался Доминго Нуниш.
– Сам у нее спроси, – любезно разрешил Букка, – сейчас как раз тот час, на который она открывает глаза.
Пампа Кампана открыла глаза и увидела молодого мужчину, который смотрел на нее, и лицо у него светилось от восхищения; в этот момент вопрос о ее предполагаемом – предложение уже было сделано – браке с Хуккой Райей I, а также, возможно, после его смерти с Наследником Престола Буккой (в зависимости от того, кто кого переживет) стал еще сложнее. Ему не нужно было о чем-либо ее спрашивать.
– Да, – ответила она ему на вопрос, который не был задан, – я расскажу тебе все.
Наконец-то она открыла дверь в запертую комнату, где хранила воспоминания о матери и раннем детстве, их поток захлестнул ее и придал ей сил. Она рассказала Доминго Нунишу о Радхе Кампане, гончаре, научившей ее, что женщины могут так же хорошо, как мужчины, владеть гончарным искусством, так же хорошо, как мужчины, делать любое дело, и об уходе своей матери, после которого в ней образовалась пустота, которую она сейчас пытается заполнить. Она рассказала ему о костре и богине, говорившей ее устами. Рассказала о семенах, вознесших город на месте ее личного горя. Любому новому месту, в котором решат поселиться люди, нужно время, чтобы стать реальным, говорила она, на это может уйти поколение или два. Первые поселенцы приходят в него с багажом своего мира, их головы заполнены нездешними вещами, и новое место кажется им чужим,