геометрических фигур, имеющих основополагающее значение в космогонии пифагорейцев. Выходит, что Юнг был прав, допуская в бессознательном каждого человека некие архетипы образов и переживаний, которые Пропп собрал как сказки.
Но, перейдем к отцу Павлу Флоренскому, к одной из последних его работ «Мнимости в геометрии». Отступая несколько в сторону от этой работы, или наоборот, забегая вперед, скажем, что мнимая математическая величина это лучший образ и бессознательного и смерти. Допускаю, что смерть для нашего, человеческого сознания есть корень квадратный из минус 1. Что же касается мнимостей геометрии, то современное прочтение этой работы, а значит, современное ее значение возможно лишь с точки зрения ленты Мёбиуса Жака Лакана. Приложим данный метод к последней песни об аде «Божественной комедии» Данте. Согласно этому методу (Флоренского – Лакана), когда поэты достигают поясницы Люцифера, оба они внезапно переворачиваются, обращаясь ногами к поверхности Земли, откуда они вошли в подземное царство, головы их оказываются в опрокинутом небе (выражение Владимира Проппа!). Читаем Данте.
По клочьям шерсти (Люцифера) и коре ледяной,
Как с лестницы, спускалась тень Вергилия.
Когда же мы достигли точки той, Где толща
чресл вращает бёдр громаду, —
Вождь опрокинулся туда главой
Где он стоял ногами и, и по гаду,
За шерсть цепляясь, стал всходить в жерло:
Я думал, вновь он возвращался к Аду.
«Держись, мой сын!» – сказал он тяжело
Переводя свой дух от утомленья:
«Вот путь, которым мы покинем зло».
Тут в щель скалы пролез он на каменья
Меня ссадил у бездны и в виду
Стал предо мною, полн благоговенья.
Я поднял взор и думал, что найду,
Как прежде Диса, но увидел ноги,
Стопами вверх поднятыми во льду.
Как изумился я тогда в тревоге,
Пусть судит чернь, которая не зрит,
Какую грань я миновал в дороге
«Встань на ноги», заговорил пиит.
Миновав эту грань (которой до сих пор эвклидовская «чернь не зрит», то есть, окончив путь и миновав центр мира, поэты оказываются под гемисферою противоположной той, «где распят был Христос»; они поднимаются по жерлообразному ходу.
Мой вождь и я сей тайною тропою
Спешили снова выйти в Божий свет
И, не предавшись не на миг покою,
Взбирались вверх – он первый, я во след,
Пока узрел я в круглый выход бездны
Лазурь небес и дивный блеск планет
И вышли мы, узревши своды звездны.
После этой грани поэт всходит на гору Чистилища