был бы со мной. Если бы я не решила выйти погулять, чтобы отвлечься от сообщения Владимира, Даниэль был бы со мной. Если бы я не вбила себе в голову, что любовь может быть осознанным выбором, и не принялась бы истово любить Франа, когда каждой фиброй изнывала по Владимиру, Даниэля бы со мной не было. Его бы вообще не было. Если бы я решила остаться с Владимиром, я была бы женщиной, которой только предстоит состояться. У меня не было бы семьи, мне не было бы так плохо, но любви не прикажешь, как, впрочем, и нелюбви, хотя сейчас мои слова выглядят как оправдание.
Пропавшего ищешь даже среди посуды. Мельчайший намек на его присутствие приносит облегчение. Даниэль был в тарелке супа, который он не доел перед уходом в парк; в одежде, которую мы положили в корзину для грязного белья тем утром. В неубранной постели, в игрушках. Даниэль был в каждом уголке дома: в том звуке, с которым трескаются нагретые на солнце кирпичи и с которым падали на пол его игрушки. Фран быстро понял, что к чему, поэтому в первые дни попытался убрать все, что можно, словно оборудуя пространство, в котором я не смогу бередить раны; например, вымыл тарелку, в которой к тому моменту уже выросла плесень. Я заметила ее случайно, когда меняла мусорный мешок. Она лежала среди объедков и молочных пакетов, я достала ее и так взбесилась, что подняла со стола чашку с кофе, которую он поставил, пока что-то говорил Нагоре, и швырнула в него, напрашиваясь на ссору. Но Фран давно перестал со мной ссориться, предпочитая держать меня в состоянии подвешенности – то ли плакать, то ли злиться. Со мной вообще больше не происходило ничего стоящего, и вожделенный катарсис очень долгое время не наступал.
Стоило понять, в какое болото превращается моя жизнь, когда я заметила, что Фран пытается трахать меня как можно тише. Он кончал, но сдерживал оргазмы, с силой сжимая губы, чтобы не выпустить случайного вскрика. Что-то я, конечно, слышала – его голова всегда была возле моего уха. Однако его оргазм был похож на попытку революции, задавленную еще где-то в горле. У него сокращались мышцы, он корчился и морщился, причем так наигранно, будто секс был проявлением глубоких чувств, а вовсе не актом, направленным на выживание человеческой расы. Я к этому привыкла, поэтому не удивилась, когда после исчезновения Даниэля мы вообще перестали разговаривать.
Я толком не знала сестру Франа. Я в принципе избегаю общения с родственниками. Знаю, что ее убил муж. Знаю, что люди не должны умирать от рук любимых, и знаю, что она не хотела умирать, потому что полиция нашла следы ее ногтей на лице и руках убийцы. Еще знаю, что от нее Нагоре унаследовала голубые глаза, хотя волосы у нее были светлые, как у отца. Знаю, что она была Франу хорошей сестрой и что он ее очень любил. Знаю, что Нагоре выросла в атмосфере любви и заботы. Это я знаю. Как и то, что Нагоре могла стать дочерью Франу, но не мне. Что она родилась не для меня. Что Нагоре всегда будет считать, что ее мать – Амара и никто иной. Это я знаю. Так зачем мне тратить время на заботу о чужой дочери, с какой стати я должна обеспечивать ей уют? С