он на меня как-то странно посмотрел, о чем-то подумал, поправил на себе одежду и проводил меня домой.
Вообще, бил он меня не так уж и часто, потому что говорил, что теперь сажают за малейший синячок, но однажды заметил, что на груди следов не остается. Тогда-то он и начал меня по ней бить: я те их сдую, говорил он, а я закрывалась, конечно, но он все равно попадал. Будут у тебя сдутые сиськи, дразнил меня он, а я боялась, что так и будет и что я не смогу кормить своих будущих детей. Рафаэль смеялся, и уж не знаю каким образом, но как-то мы умудрялись помириться.
Проблема в том, что я думала, будто с появлением Леонеля дела пойдут глаже, потому что материнству же учишься уже в полете, и, хотя на первых порах я от него на стенку лезла, я думала, что это только поначалу, просто он ко мне еще не привык. Но дела глаже не шли, и я чувствовала себя еще более одинокой, чем раньше, потому что Рафаэль стал приходить домой позже обычного, а я разрывалась между заботой о Леонеле, который в лучшем случае стучал ложками о стол, приговаривая «оре, оре, оре», и заказами на желе и шоколадные конфеты на палочке, которые я продавала в местные магазины. У меня не было ни свободного времени, ни дочки, с которой я могла бы обняться или поговорить, – один только Леонель, который никак не мог отучиться класть в штаны, и Рафаэль, который приходил домой только для того, чтобы вынуть мне мозг.
Хороший вопрос, почему я не ушла от него, не знаю. Начиналось-то все неплохо, он у меня, можно сказать, первый, поэтому, когда он полез мне в трусы, мне понравилось – у меня ни с кем не было такой близости; наш первый раз был у него в комнате, мы стали целоваться, а потом он взял в рот мой сосок, и я закрыла глаза, потому что не хотела, чтобы он понял, как мне хорошо, а он, продолжая посасывать мои соски, стал трогать меня там, внизу. В тот раз он так шустро работал пальцем, что порвал на мне трусы: сначала до маленькой дырочки, а потом до целой дырищи. Его это, видимо, очень возбудило, потому что когда он засунул палец глубже, то посмотрел на меня и сказал, что я намокла. Я не знала, хорошо это или плохо, поэтому просто поцеловала его. В любой непонятной ситуации я его целовала. Потом он расширил дыру в моих трусах и вошел в меня одним резким движением, наверное, потому что медленно было нельзя, я бы ему не дала, потому что было очень больно; потом он стал медленно двигаться и спросил, не больно ли мне, а я ответила, что нет, потому что боялась, что он достанет и опять будет больно. Тогда он задвигался быстрей, а я просто лежала, наблюдая за его движениями сквозь прикрытые веки. Ты сделаешь мне дочку, спросила я, а он приоткрыл глаза и хитро улыбнулся.
Дочку он мне не сделал: перед тем, как кончить, он из меня вышел, и вся его сперма оказалась у меня на животе. Затем он лег рядом и предложил мне вытереться простыней. Я так и сделала, я вообще плохо соображала, потому что сама я осталась на полдороге, но ему я об этом не сказала, ведь мне было грустно оттого, что он не захотел сделать мне дочку, – я-то думала, что с мужчинами спят только ради этого – для того, чтоб были