выдающегося человека, министра, затмившего министров прежних и являющего пример министрам будущим, власти и могуществу которого никто не может противиться безнаказанно.
После этой части своей речи он устремил свой ястребиный взгляд на бедного Бонасье и посоветовал подумать о серьёзности его положения.
Бывший торговец, уже всё обдумав, проклинал минуту, когда господин де Ла Порт возымел мысль женить его на своей крестнице, и в особенности минуту, когда эта крестница была принята в штат королевы.
Главной чертой характера Бонасье был глубокий эгоизм в соединении с величайшею скупостью и приправленный крайнею трусостью. Любовь, внушённая ему его молодой женой, была чувством скорее второстепенным и не могла бороться с упомянутыми его качествами.
Бонасье в самом деле обдумал всё то, что ему сказали.
– Но, господин комиссар, – сказал он хладнокровно, – поверьте, я более всякого другого ценю несравненные достоинства его высокопреосвященства, под управлением коего мы имеем честь состоять.
– В самом деле? – спросил комиссар с видом сомнения. – Но если это действительно так, то как же вы попали в Бастилию?
– Каким образом я в неё попал или, вернее, за что я в неё попал, – отвечал Бонасье, – это мне совершенно невозможно вам сказать, потому что я сам этого не знаю. Но уж, во всяком случае, не за то, что действовал, по крайней мере заведомо, против господина кардинала.
– Вы, однако, совершили же какое-либо преступление, потому что обвиняетесь в государственной измене?
– В государственной измене? – вскричал испуганный Бонасье. – В государственной измене? Но как же это может быть, чтобы бедный лавочник, который терпеть не может гугенотов и ненавидит испанцев, был обвинён в государственной измене?! Подумайте сами, это по существу своему совершенно невозможно.
– Господин Бонасье, – сказал комиссар, посмотрев на обвиняемого так, как если бы его маленькие глазки имели способность читать в глубине души, – господин Бонасье, у вас есть жена?
– Да, сударь, – отвечал трепещущий купец, чувствуя, что с этого момента дела его начнут запутываться, – то есть у меня была жена.
– То есть как так у вас была жена? А что вы с ней сделали, если у вас её больше нет?
– У меня её похитили.
– Похитили? – сказал комиссар. – А!
По этому «А!» Бонасье понял, что дело запутывается всё больше.
– У вас её похитили? – повторил комиссар. – А знаете ли вы человека, который её похитил?
– Я полагаю, что знаю его.
– Кто он таков?
– Имейте в виду, что я ничего не утверждаю, господин комиссар, а только подозреваю.
– Кого вы подозреваете? Смотрите, отвечайте откровенно!
Бонасье был в величайшем замешательстве: всё ли сказать или от всего отпереться? Если он станет от всего отпираться, могут думать, что он знает слишком много, чтобы признаться в этом, сказав всё, он докажет свою добрую волю. Он решил сказать