вам, господин комиссар, что вы жестоко ошибаетесь. Я ровно ничего не знаю о том, что должна была сделать моя жена, я не имею никакого отношения к тому, что она сделала, и если она наделала глупостей, то я отказываюсь от неё, отвергаю её, проклинаю её!
– Послушайте, – сказал Атос комиссару, – если я вам здесь больше не нужен, то отошлите меня куда-нибудь. Ваш Бонасье ужасно скучен.
– Отведите арестованных в их камеры, – сказал комиссар, указывая на Атоса и Бонасье, – и наблюдайте за ними построже.
– Однако, – сказал Атос с обычным своим хладнокровием, – если у вас есть дело до господина д’Артаньяна, то я не вижу, чем могу заменить его.
– Делайте, что я приказал! – вскричал комиссар. – И чтобы всё было в строгой секретности, слышите?
Атос последовал за стражей, пожимая плечами, а Бонасье стенал так, что разжалобил бы тигра.
Галантерейщика отвели в ту же камеру, где он провёл ночь, и оставили его там на целый день. И целый день Бонасье плакал, как настоящий галантерейщик, поскольку, по его же словам, он был абсолютно лишён воинского духа.
Вечером, около девяти часов, когда он наконец решил улечься, он услышал шаги в коридоре. Шаги эти приблизились к его камере, дверь отворилась, явилась стража.
– Ступайте за мной, – сказал полицейский чиновник, шедший за стражей.
– Идти за вами! – вскричал Бонасье. – Идти за вами в такой час! Куда это, боже мой?
– Куда нам велено вас отвести.
– Но это не ответ.
– Это единственный ответ, который мы можем вам дать.
– Боже мой! Боже мой! – бормотал несчастный лавочник. – На этот раз я погиб!
И он безо всякого сопротивления последовал за пришедшей за ним стражей.
Они пошли по тому же коридору, где уже проходили раньше, прошли через двор, потом через флигель и дошли до ворот переднего двора, где ждала карета, окружённая четырьмя верховыми. Бонасье посадили в эту карету, полицейский сел рядом с ним. Дверцы заперли на ключ, и оба оказались в подвижной тюрьме.
Карета двинулась медленно, как траурная колесница. Сквозь запертую решётку пленник видел дома и мостовую, только и всего; но, как настоящий парижанин, Бонасье узнавал каждую улицу по каменным тумбам, вывескам, фонарям. Когда они подъезжали к церкви Святого Павла, месту казни приговорённых к смерти бастильских узников, он едва не лишился чувств и дважды перекрестился. Он полагал, что карета тут остановится, но карета проехала мимо.
Далее он снова испугался, когда проезжали мимо кладбища Святого Иоанна, где хоронили государственных преступников. Одно только его несколько успокаивало, именно то, что прежде чем хоронить их, им обыкновенно рубили головы, а его голова была ещё на плечах. Но когда он заметил, что карета поворачивает к Гревской площади, увидел острые крыши ратуши и карета въехала под свод, он решил, что для него всё кончилось. Хотел тут же исповедаться полицейскому и на отказ его выслушать стал кричать так отчаянно, что полицейский сказал, что если он не перестанет, то ему заткнут рот.
Эта угроза несколько