говоря, Елена была не просто восхитительной; она обладала неземным качеством, которое, казалось, освещало каждый темный уголок в их жизни – разительный контраст с мрачной фигурой самого Ипполита Матвеевича. Однако, когда Петр с безмятежным спокойствием потягивал чай, устремив пристальный взгляд на горизонт за окном, радость Александры быстро сменилась презрением, когда она вспомнила, как Ипполит относился Елене: не как человек относится к семье, а скорее как к объекту, предназначенному для исполнения его прихотей.
Мы будем тепло приветствовать Елену.» Как будто по зову самой судьбы или, возможно, благодаря какому-то более глубокому пониманию, вплетенному в ткань их жизней – в этот момент – дверь со скрипом тихо отворилась, и за ней появилась не кто иная, как Елена. Она стояла на пороге квартиры; черные, как смола локоны каскадом рассыпались по ее плечам.
«Добрый вечер!» – раздался ее жизнерадостный голос – мелодия более освежающая, чем весенний дождь после засушливых месяцев, – и мгновенно наполнил комнату смехом и новой жизнью.
Александра сделала несколько шагов вперед, словно потянутая за невидимые нити, связывающие их во времени и обстоятельствах. «Я рада, что вы здесь!» – искренне заявила она, взглянув на Петра, выражение лица которого оставалось непроницаемым, но наблюдательным.
Присутствие Елены что-то зажгло в них обоих – стремление к общению, гораздо большему, чем просто семейные узы или социальное положение, продиктованное суровыми суждениями общества. В этом совместном взгляде, которым они обменялись, были невысказанные обещания, выкованные из невинности, не омраченной заботами взрослых. Беседа легко текла вокруг них, как вода по камням в солнечном свете; рассказывались истории, в то время как воспоминания мерцали мягкими оттенками, напоминая детские мечты, давно забытые под слоями долга и ожиданий, пока – внезапно – Петр снова не оторвался от беззаботности, скрытой под серьезностью:
«Я намерен навестить мадмуазель Роше завтра», – объявил он небрежно, но намеренно, наблюдая за одновременной реакцией обеих женщин – как будто пойманных бурной волной, разбивающейся о хрупкие берега.
Александра громко ахнула, в то время как недоумение отразилось на лице Елены, очень похожее на лепестки, увядающие под слишком суровым летним солнцем:
«Вы не можете всерьез * это * сказать, мадмуазель? Кто виноват в наших семейных неурядицах?»
«Да», – решительно ответил Петр, даже когда неуверенность тяжело нависла над всеми ними, как темные тучи, грозящие дождем, – но решимость танцевала в его глазах, отражая мужество, вызванное любопытством, а не злобой или мстительным намерением, направленным исключительно на раскрытие истин, долгое время скрытых под завесами, сплетенными из лжи, небрежно рассказанной в прошлые годы, плотно обвившей сердца, ищущие утешения среди хаоса, окружающего их с каждым днем, который становится все громче…
«Но почему?» – спросила Александра,