будет как-то с геральдикой познакомиться», – пометил я себе в памяти, провожая глазами группу дворян.
– Город уже виден, – сообщил я громко зевающему Пьеру.
– Это хорошо, а пока остановись. Мне отлить надо.
Справив нужду, мы вернулись в возок. Палач, к моему удивлению, сам сел на место возчика, а я – на его место. Не выдержав, все же задал вопрос, который еще со вчерашнего вечера крутился у меня на языке:
– Мастер, а почему ты красный колпак не носишь?
– Какой колпак? – при этом он так удивился, что даже повернулся ко мне.
– Для того, чтобы лицо скрывать от людей, – объяснил я ему.
– Да это глупость какая-то, – сердито заявил он, а потом сел прямо. – Или где-то такие колпаки носят?
– Не знаю, – секунду подумав, я задал новый вопрос. – А после ярмарки работы тоже будет много?
– По-разному. Случается, что даже несколько дней подряд не хожу на работу, правда, бывает это очень редко.
При подъезде к городу мы встретились с небольшим отрядом тяжеловооруженных конных солдат, стоявших на обочине. Это был патруль жандармов, своего рода «паспортный контроль», обычно стоявший на дорогах, перед городами. Так как удостоверений личности в эту эпоху не существовало, а ехавший человек вызывал подозрение или имел оружие, то он был обязан предъявить жандармам своеобразный документ с печатью, в котором указывались имя, общие приметы и цель его путешествия. Дворян, как правило, это не касалось. Офицер поднял было руку, собираясь нас остановить, но увидев палача, которого, похоже, знал в лицо, резко ее опустил и отвел глаза.
Потом был город, раскинувшийся по другую сторону Луары, длинный арочный мост, переехав который, мы свернули на проселочную дорогу, шедшую вдоль городской стены. У меня и тени сомнения не было, что мы опять едем к «скотским» воротам. В город мы попали одновременно с большим стадом овец, которое пастухи пригнали с пастбища.
Сначала мы ехали мимо многочисленных загородок со скотом. Не успел мой нос свыкнуться с этими чудными ароматами, как его сменил сладковатый трупный запах. Объяснять, откуда он идет, мне не было нужды спрашивать, так как, проезжая мимо кладбища, я видел, что некоторые ямы-могилы стоят открытые. На мой вопрос Пьер ответил, что свежих покойников не зарывают в одиночку, а кидают в глубокую яму, затем слегка присыпают, в ожидании новых трупов. Только когда яма наполнится доверху, могильщики ее зарывают. Сразу за кладбищем оказался нищий район, чему я не удивился. Развалившиеся деревянные лачуги и полусгнившие бараки с соломенными крышами. Окон как таковых в них не было, их заменяли небольшие отверстия. Уже потом узнал, что это сделано для того, чтобы зимой их можно было заткнуть сеном или тряпками для удержания тепла. Кучи мусора, крысы и зловонные лужи дополняли картину нищеты и безнадежности. Обитатели трущоб, грязные и уродливые, при виде палача не отводили глаз, а просто смотрели. Кто равнодушно, кто с затаенной злобой.
– Не советую здесь ходить после заката солнца.