Может быть, её даже и взяли бы обратно в монастырь, но она не могла себе позволить стать для сестёр обузой. К счастью, у инокини этой в Таллине ещё оставалась младшая сестра со своей семьёй, так что о ней самой было кому позаботиться, но то, что она всегда скучала по родной обители, было видно, да и слышал я от неё об этом не раз.
Был ли ещё какой-то достойный выход из этого положения для матери Серафимы? Да, он был. Этим выходом могло бы стать поступление в монастырь самой матери, но игумения Пюхтицкой обители никак не давала на это согласия. И последнюю понять было можно. В послевоенные годы монастырь жил очень бедно. От монахини Валерии, келейницы игумении Варвары, я слышал, что зимой в эти годы даже дров купить для обители было не на что, и сёстры вынуждены были собирать в лесу хворост. К тому же престарелых сестёр в обители было много, и недоставало сил, чтобы обеспечить достойный уход за ними. Не хватало рук и на скотном дворе, не говоря уже о покосе – самом трудном для многих сестёр монастырском послушании. И, взяв престарелую родственницу одной из монастырских сестёр, нельзя будет отказать в подобной ситуации и другим сёстрам.
Раз за разом, то есть в каждый свой приезд в обитель получая отказ игумении о принятии в монастырь, мать монахини Серафимы уходила к Святому источнику – месту явления Пресвятой Богородицы, где, уединившись в лесу, предавалась слёзной молитве, изливая перед Богоматерью свою материнскую скорбь.
Однажды, в очередной свой приезд в обитель, как и прежде, пошла она к Святому источнику, чтобы в очередной раз излить свою печаль Пресвятой Богородице. А в этот день – не раньше, заметьте, и не позже – епископ, управлявший в то время Эстонской епархией, приехал в Пюхтицкую обитель и отправился, по своему обычаю, перед вечерней службой прогуляться к источнику.
Немного не дойдя до цели своей прогулки, архиерей вдруг явственно услышал горький плач, который доносился откуда-то из леса. Владыка пошёл по направлению плача и через несколько минут увидел пожилую женщину, которая, погрузившись в свою скорбь, не услышала шагов епископа. Владыка заговорил с ней. Узнав от пожилой незнакомки причину её рыданий, он был глубоко тронут горем женщины и твёрдо пообещал ей помочь.
В этот же день после вечерней службы епископ объявил изумлённым игумении и сёстрам, что завтра в обители состоится постриг. Всё остававшееся время до пострига сёстры взволнованно спрашивали друг у друга, кого намерен постричь владыка, но ответа не находили. Каково же было удивление сестёр, когда во время пострига они узнали в постригаемой мать монахини Серафимы. Многие сёстры плакали при этом, радуясь и за мать, и за дочь. А как чувствовала себя при этом матушка игумения? Надо думать, что и она радовалась такому исходу, потому что владыка, взяв на себя ответственность за дальнейшую судьбу матери и дочери, успокоил совесть игумении, вынужденной до той поры под давлением обстоятельств отказывать монахине Серафиме и её матери в их просьбе.
Не чудо ли