Упирается теперь мужик, что не виноват, дескать, кричит. Вот дурачина. О чем раньше думал? Вот убей меня, Еремей Матвеев, а я не пойму, как так можно? Вчера признался во всем, а сегодня на попятную. Странные же люди всё-таки бывают. До крайности странные.
– И чего же теперь будет-то с ним, если он признаваться отдумал?
– А ничего не будет. Андрей Иванович сказал, что Государю про дело это уже, как полагается доложено, он уж распорядился приговор на бумаге писать и казнить пирожника на страстной неделе. Так что работенка тебе скоро подвалит, Еремей Матвеев. Тебя-то не предупреждали ещё?
– Нет.
– Ну, предупредят. И ты вот сам посуди, какой же дурак теперь к Государю сунется, чтобы волю его отменить. Теперь бы чего этот Кузьмищев не кричал, от судьбы ему уже не уйти. А потом, из криков его и сведений никаких полезных нет. Кричит, что не виноват и всё тут. Андрей Иванович распорядился времени с ним больше не тратить. С ним всё ясно. Весна-то на улице, какая сегодня дружная, Еремей Матвеев. Так и течет все. Лето скоро. Да, кстати встретил намедни земляка твоего.
– Какого земляка?
– Кузьму Полушина. Знаешь такого?
– Как Кузю не знать? – неожиданно для себя расцвел Еремей. – Из деревни мы одной. Из Лукошино. Вместе по грибы да ягоды бегали. Помню, Кузька за змею наступил. На самую малость она его не тяпнула. Здоровая такая змеюка, злая. И как Кузька от неё увернулся тогда? Вот ведь как бывает и служим мы с ним рядышком, а уж почесть месяцев пять я с ним не встречался. Как хоть он там в казематах своих?
– Привет тебе Кузьма Поликарпов сердечный прислал и в гости звал. У него знаешь беда какая сейчас?
– Что за беда?
– Баба у него днями сынка родила.
– Да какая ж это беда? У него ж три девки до того были и вот сын, наконец. Это же счастье должно быть, а ты беда.
– А не беда ли? Пост великий на дворе, а рождение наследника отметить от души хочется. Короче, он сегодня с вечера надзирать в каземат заступает, и нас к себе звал. В кабак мне, говорит, вас не резон вести, а в крепости вечерком посидим. Отметим событие в тиши да покое. В общем, я обещался, что придем. Ты как?
Чернышев пожал плечами, а вот ответить уж было недосуг. Солдаты подследственных привели. Сначала старца какого-то. Пытали его о слезах, которые лил тот на паперти о бывшей царице Авдотье Федоровне. Нашел о чем плакать на старости лет? Вот дурень! Затем кликушу волоком притащили. Зловредная баба оказалась. После пяти кнутов пену изо рта пустила и богу душу отдала. Пришлось с дыбы её уж мертвой стаскивать. Сначала, конечно все и не поняли что такое с нею случилось, водой эту дуру стали отливать. Четыре ушата на ней использовали, и всё без толку. Потом только Оська Рысак сообразил веки ей приподнять, а как приподнял, так сразу все ясно стало. Перекрестились, сняли покойницу, вынесли на улицу, а уж дальше её солдаты куда-то снесли. После присели передохнуть. Сеня трубку раскуривать стал, судья Степан Артамонович по делу вышел, Рысак по нужде убежал, а к Еремею опять мысли подлые лезут.
– Непременно к Кузе сходить