собралась? – резко останавливаю ее. – У нас нет времени на посиделки. Дед! – ору.
– Пошел вон отсюда! – доносится из зала хриплый голос. – Нет у меня больше внука!
– Я привез твою невестку, – кричу, чтобы он точно меня расслышал, – но ты можешь дальше протирать диван. Билет до Москвы на свадьбу пришлю. Хорошего дня, – желаю бабушке уже вежливее, и даже вытягиваю губы в улыбке.
Старушка вытирает глаза полой халата и подходит ко мне.
– Спасибо, сынок, спасибо.
Что-то внутри немного успокаивается от того, как она прижимается к моей груди морщинистой щекой.
– Баб, да я с улицы, холодно же, – прижимаю к себе малюсенькую женщину.
– Ой, у меня же шаньги поспели, вы проходите. Поешьте.
– Нет времени, баб.
– А я бы поела.
Это что за писк слева? Рыжая сглатывает слюну. И правда, только сейчас чувствую разносящийся по квартире аромат свежей выпечки.
– Я от нервов есть хочу, – бормочет себе под нос.
– Что-то ты слишком уж нервная, – шиплю я.
После заполнения желудков бабулиными шаньгами и разговора с дедом, усаживаю Аню снова в машину.
Но как только выезжаем из города она просит остановиться. Ей надо в туалет. В кустах она не может. И правда, застудится. Придется привыкать, что теперь я не один, и организмы у нас разные, к тому же она носит моего ребенка. Ожидаю ее у дверей туалета придорожного кафе.
И через полчаса снова.
И опять.
Мы останавливаемся каждые сорок минут. Молчу. Не хочу с ней разговаривать. Взбесила меня. И девушка тоже молчит. Боится. И правильно. Пусть прочувствует свою вину. Пусть до нее дойдет, что она натворила, скрыв от меня моего же ребенка.
Ребенок! Не могу в это поверить! Я мог вообще не узнать о нем. Вдруг в ее рыжую голову взбрело бы свалить куда-нибудь?
– Знаешь, – еле слышный голос разносится по салону, выводя меня из раздумий, – говорят, погибнуть в автомобильной катастрофе одна из самых лучших смертей.
Пялюсь на нее, пытаясь понять, что она сейчас сказала.
– У тебя мозг совсем повредился на почве беременности?
У меня нет сейчас сил, чтобы разговаривать с ней нормально.
– Если врезаться на такой скорости в дерево или в другую машину, то умрешь моментально, ничего не почувствуешь. Это лучше, чем умирать, например, от продолжительной болезни.
Смотрю на спидометр. Я гоню на двести тридцать, выжимая из тачки почти все, на что она способна, и не замечаю скорости. А в салоне стояла гробовая тишина до того, как Анюта заговорила. Скидываю скорость до ста пятидесяти. Включаю радио, тихо, чтобы разбавить гнетущую тишину.
Анюта разговаривает по телефону с мамой, успокаивая ее. Потом с сестрой. После с отцом. Трещит с какой-то Окси. А после разговоров снова умолкает, засыпая.
Я проезжаю Казань, когда она просыпается и тихим шепотом, как тогда на реке, просит остановиться. Она проголодалась.
Мы в каком-то небольшой населенном пункте, я не запомнил названия. Ищу более или менее приличное место для ужина. На улице