чтобы сопротивляться большевикам".
В журнале напечатана молитва. Для нас, воспитанных в духе воинствующего атеизма, это нечто чуждое и непонятное. Просто так нас к вере не привлечь. Нас взрастили в убеждённости, что Бога нет, но доказать это мы тоже не можем и упрямо держимся своих взглядов. Помню, тётя Фрося пару раз водила меня в церковь, когда мне было восемь-девять лет, но вместо благоговения перед Всевышним я испытывал лишь скуку и едва мог высидеть десять минут. Хотелось бегать, играть, беситься без устали. И если я вёл себя тихо в церкви, то лишь из уважения к вере других, которые умели проявлять то долготерпение, на какое я не был способен.
8 ноября 1943 года
Ещё задолго до седьмого ноября мы размышляли, как лучше отметить двадцать шестую годовщину Советской власти. В школе мы посещали торжественные собрания без особого энтузиазма, просто подчиняясь дисциплине. Но сейчас у нас появилось естественное стремление к торжественности. Тогда мы смотрели на Советскую власть со страхом, а теперь – как на оплот надежды в борьбе с нашим злейшим врагом.
Обсуждали, что можно провести лекцию в столовой или даже поджечь модельный склад, но такие поступки слишком опасны. Поэтому решили придать нашему "бледоходу", к которому охрана уже привыкла, немного торжественный характер.
Вчера, несмотря на воскресенье, немцы устроили рабочий день и для своих, и для нас. Вечером, сразу после ужина, все собрались в столовой. Даже Янсон пришёл. Мы, как обычно, сидели небольшими группами. Володя тихо перебирал струны мандолины, а Павел аккомпанировал ему на гитаре. Янсон сначала стоял с Германом поодаль, но потом подошёл ближе, послушал и обратился к Павлуше.
– Пауль, спой русскую песню. Я люблю русские песни.
– Битте шон, герр Янсон. Для вас с удовольствием, – удивил нас Павел.
– Битте, битте, – Янсон сел напротив, забросив ногу на ногу.
Павлик поставил ногу на скамейку и, аккомпанируя на гитаре, запел всем известную "Где эта улица, где этот дом", но закончил таким припевом:
Крутится, вертится Гитлера власть,
Крутится, вертится, хочет упасть.
Крутится, вертится, и упадет,
Гитлер в России могилу найдёт!
Павел закончил и наступила тишина, какое-то оцепенение от неожиданности. А Янсон, широко улыбаясь и разрывая гробовую тишину, рявкнул:
– Браво, Пауль, браво! – и захлопал в ладоши. Все захлопали и заулыбались.
То ли над Янсоном смеялись, то ли радовались безумной храбрости певца. Янсон слушал другие песни, поворачиваясь после каждой по сторонам, демонстративно улыбался и заглядывал нам в глаза. Ну, как отец родной, мерзавец. После той песни Павел, помню, сказал:
– После официальной части, посвященной Октябрю, разрешите продолжить наш концерт, – и запел свою любимую: "Катя, Катюша подружка моя, помнишь ли теплое лето это?"
Потом Янсон ушел, оставив в столовой дежурного полицая. У Павлика поинтересовались, о чем у него спрашивал Янсон после той песни.
– Да,