лагерях были уничтожены свыше трёх миллионов красноармейцев из четырёх с половиной миллионов, взятых в плен. Потери же мирного населения Германии, вызванные военными действиями на её территории, оцениваются в полмиллиона человек, не более…
Я хотел было продолжать, но Фабио жестом остановил меня. Видимо, непросто было с ходу переварить такое обилие цифр. Он судорожно глотнул, словно у него в горле застрял комок, и когда заговорил, чувствовалось, что слова даются ему нелегко.
– Но нам… нам об этом никогда ничего не говорили. И моему сыну тоже. Почему?
– А вот в этом, Фабио, стоило бы разобраться получше. Думается, что для здравомыслящего человека такая задачка вполне по силам.
Фабио покачал головой и погрузился в глубокую задумчивость, словно пытаясь привести в порядок свои мысли.
Тут надо бы сказать ещё несколько слов о его магазинчике, в чём-то типичном для Сардинии и в то же время отличном от прочих. Он находился недалеко от набережной, в приморском квартале с говорящим названием Марина в старой части города, на пересечении двух узеньких улочек. Одна из них круто сбегала с холма к вечно оживлённой виа Рома, тянущейся вдоль портовой части набережной Кальяри и служившей своего рода местной меккой, центром обязательного паломничества туристских легионов. Другая же улочка находилась не далее чем в трёхстах метрах от виа Рома и шла параллельно ей, но попав туда, могло показаться, что сама атмосфера вокруг вдруг разительно менялась, становилась тихой, мирной, какой-то патриархальной. Полнотелые бабушки вели вечные разговоры о своём, семейном, худощавые дедки посиживали на скамеечках с трубочками в руках, философски посматривая по сторонам, молодые – так и хочется сказать «сардинки» – выгуливали своё потомство и обменивались с компаньонками секретами его взращивания. Здесь и дышалось по-иному, свободнее и как-то естественнее, чем на набережной с её крикливой мятущейся толпой. Впрочем, подобное деление сторон жизни и быта на внешнюю, показную, и внутреннюю, сокровенную, читателю наверняка приходилось видеть не раз. Увы, это давно стало одной из примет нашего времени.
Магазинчик Фабио располагался как раз на перекрёстке, так что всякий, спускающийся в мир суетный или возвращающийся в мир патриархальный, неизменно наталкивался на неё, тем более что входная дверь открывалась как-то на угол, словно принадлежала сразу обеим улицам. Последнее обстоятельство, помимо всего прочего, словно намекало, что внутри, за этой дверью, может находиться нечто необычайное, загадочное, таинственное, и сразу вызывало у туриста острое любопытство – примерно так же на русского человека действует вид красного угла с его святынями.
Но вернёмся к нашему разговору с Фабио. Просидев в полной неподвижности некоторое время, он вдруг тряхнул головой, словно пробуждаясь от оцепенения. Затем неспешно окинул взором стеллажи, где висели на вешалках и лежали стопками традиционные сардинские меховые куртки, короткие суконные штаны-брюки рагас, бериты, кажущиеся неуклюжими, но такие удобные