врага валю одной ногой», и всё эдакое, да? – И, пытаясь скрыть смущение, снова залилась смехом.
– Ну, уж мы найдём, что написать, – загадочно сказал Егор и замолчал, не меньше её смущённый.
– А немцы-то, говорят, опять на Москву метят, – задумчиво проговорил Федя.
– Значит, скоро вспять побегут, непременно побегут, – обрадовался смене темы Егор. – Если уж в сорок первом драпали, то теперь, после Сталинграда, пощады им и вовсе не видать. Сами знаете, каково медведю из берлоги вылезать – и неохота, и лень, да и пригрелся вроде, – усмехнулся он и продолжал: Но аще вылез – спасайся, кто бегать горазд. Так и мы, сидим каждый возле своей печки да про своё житьё-бытьё толкуем, нас не трогают – и мы никого не донимаем. Но если нас разозлить насерьёз, да ещё собрать всем миром – тут уж никакая сила нашего брата не своротит.
– Эк толкуешь, прямо училка на классном собрании, – усмехнулась Нина.
– Да это мой дед так гуторит, – сказал Егор. – Наслушался, должно быть, радио. Хотя, по мне, не так уж он и неправ. Не зря ж в германскую с немцем бился.
– Прав, это точно, – поддакнул Федя и вновь погрузился в молчание.
– Он ещё говорит, что если б нам в ту войну дали оружие получше, в Берлине были б, это точно. А вот не добили их тогда – они и полезли сызнова.
– Твоего бы деда к нам на уроки истории, вот бы уж где ему досталось, – усмехнулся Витя.
– Ему и так досталось, – не отступал Егор. – Пришёл с германской контуженый, полуслепой – а ему потом и выдали в нашем же сельсовете: ты, мол, империалистов защищал, против братьев-рабочих немецких воевал, скажи спасибо, что терпим тебя здесь, и то только из-за твоей немощи да возраста. А ведь он простым солдатом был – куда скажут, туда и иди, в того и стреляй. И попробуй откажись.
– Многие, однако, отказывались, особенно после революции, – вступил в разговор Миша. – Мой дядя Пётр братался, говорят, с немцами, потом в партию на фронте вступил.
– Как с такими можно брататься! – неожиданно возмутился Федя. – Вот мой дед в плену у немца два года сидел. Знали бы вы, что они вытворяли, как издевались над пленными, особенно русскими. Он на хуторе работал, на хозяина; с утра до вечера работал, а ему больше полбуханки хлеба в сутки не давали. И чтобы ноги с голоду не протянуть, знаете, что он делал? Когда его посылали коров доить, он набирал солдатскую флягу молока и зарывал в коровнике в навоз. А ночью приходил за этой флягой. Только так и выжил. А многих пленных ещё и на фронт посылали, окопы немцам рыть. Это против своих, значит. Тех, кто отказывался – сразу к стенке. И скольких так постреляли…
– Вот проняло-то Федьку, – улыбнулся Егор. – Мой дед тоже говорит, что не брататься надо было, а добивать немца.
– Ну, коли не понял немец тогда, что русский и с дубиной может навалять, что-то теперь с ним будет, когда у нас вдосталь и танков, и самолётов, и пушек и, наверное, много чего такого, о чём мы и не догадываемся, – продолжал, воодушевившись, Федя. – Зря ль в Горьком заводы день и ночь дымят?
– Но пока-то немец возле Курска и Орла так и стоит,