себя шестнадцатилетним придурком, которому впервые в жизни удалось обнять и поцеловать понравившуюся одноклассницу, и который из оного процесса не понял ничего, кроме того, что для него все позорно закончилось, так и не успев начаться.
«Тьфу ты, пропасть какая! – думал он. – Ну что со мной происходит-то! – и тут же поворачивал голову, снова видел спящую Катю и начинал идиотски улыбаться: – Это ведь из-за меня она так крепко спит!»
Это наполняло его мужское сердце такой гордостью, что Саша начинал сам себе казаться смешным.
Он уговаривал себя: «Ну что такого? Столько раз так было в моей жизни, когда я знакомился с девчонкой, встречался недолго, а потом исчезал навсегда, потому что никогда не доводил отношения до глубокого чувства, да и, как правило, становилось скучно и неинтересно, поскольку крепость была взята, инстинкт охотника ослабевал и не было смысла продолжать. Представив себе, что так же произойдет у него и с Катей, он испытывал какую-то странную боль в груди, когда непонятно, где болит и как. Долго будущий хирург Корольков не мог понять, что это за боль, грешил на межреберную невралгию, которая запросто могла появиться после таких бурных ночей, пока, наконец, до него не дошло, что это болит душа. Та самая душа, в существование которой он, воспитанный во времена атеизма, не верил. Тот самый двадцать один грамм неизвестной науке материи, которая, как теперь он точно уверился, существует, только вот непонятно, где именно. Болело все: сердце, легкие, грудная клетка. Невозможно было дышать, пока он одевался и все-таки выходил из Катиной квартиры, испытывая ощущения, сходные с тем, когда он живьем, без наркоза, прямо руками вытаскивал пулю из плеча раненого десантника в полевом госпитале на Кавказе. Только сейчас приходилось проделывать подобное с самим собой, с собственной душой.
«Уноси ноги! – кричал очнувшийся разум. – Ты играешь с огнем!»
Сердце в ответ колотилось о ребра пойманной птицей.
Решимости хватало только до того момента, когда он своей слегка развинченной походкой уличного мальчишки выходил из ее подъезда и, закурив, медленно шел через двор к своему дому. Пока, глубоко затягиваясь, шагал по протоптанной собачниками дорожке, вся его вымученная стойкость пропадала. «А как я буду учить в таком состоянии? – думал он. – Я ведь не смогу. А, ладно, сегодня вечером пойду к ней, какая разница, когда… Днем раньше, днем позже… А так я хотя бы смогу добить иммунологию!»
Душа резюмировала: «Что ты дергаешься и изводишь себя? Все равно ведь вернешься!»
Сразу пропадала боль в груди, дышать становилось легко и свободно, и Саша, совершенно счастливый, тихо проскальзывал в свою квартиру и ложился спать.
Это были странные дни, потому что, поспав совсем немного, часа два или три, он вставал абсолютно выспавшимся и бодрым и сразу садился за учебники. Правда, приходилось нечеловеческим усилием воли буквально давить в себе мысли о Кате, о том, как все было прошедшей ночью, и о том, как будет ночью предстоящей.