слил в горловину. Залез под капот и поднялся вполне удовлетворенный. Молодец, отец, до самой смерти поддерживал машину в рабочем состоянии. Поменять несколько расходников – и долгие годы еще пробегает. Надо бы на могилку к нему сходить…
Николай запер калитку, заделал проволокой дыры в сетке. В принципе, все было в норме, могло быть хуже. Он чувствовал себя безмерно уставшим. Заперся в доме, поднялся в родительскую спальню, растянулся на кровати. Продать ее маманя не смогла или не решилась. Со стены на него смотрели родители – молодые, и сам он – неоперившийся, гримасничающий школьник. Было в их взгляде что-то укоризненное. А может, показалось. Он отвернулся, чтобы не смотреть на них, и его тут же сжали в тугие тиски объятия Морфея…
Глава 2
В последующие дни Николай усердно налаживал новую жизнь. Ездил по городу, присматривался, как живут люди. Жидкая пачка гривен ушла на бензин и на продукты. Он встречал знакомых – кто-то его узнавал, кто-то нет. Прошедшая война (хотя прошедшая ли?) сильно изменила людей. Многие ожесточились, завернулись в кокон, демонстративно не узнавали знакомых. Кто-то уехал, кто-то погиб. Он тоже не горел желанием общаться с людьми, жил в своей скорлупе. Колесил по Краснодолу, остальное время проводил дома, наводил порядок, прибирался в саду и надворных постройках. Посетил кладбище, с трудом нашел могилку отца – хоронили батю в спешке, ни памятника, ни оградки, хорошо хоть соседка указала нужный ориентир. Он битый час сидел рядом с холмиком, мрачный как туча, дымил махоркой, купленной на базаре.
Несколько дней Николай провел в каком-то тягостном унынии. Днем наматывал километры, вечера проводил в одиночестве, смотрел телевизор, на котором вещал единственный канал из Донецка, тянул мелкими дозами дешевую водку, купленную у коллеги-таксиста. На третью ночь в калитку позвонили. Он долго не открывал: пока услышал, проснулся, добрел через просторный двор – несколько минут прошло. На участок вторгся ночной патруль в полном составе и принялся прессовать. Ему в лицо светил фонарь, хриплый голос настойчиво вгрызался в голову:
– Калаченко Николай Егорович? Это проверка. Вы должны были явиться в комендатуру, чтобы встать на учет, и до сих пор не явились. Позвольте поинтересоваться, чем вызвано столь ярое нежелание следовать установленным правилам?
– Это неправда, – бормотал Николай, пятясь под напором автоматчиков и протирая заспанные глаза. – Я дважды являлся в комендатуру, и всякий раз там чего-то не хватало – то электричества, чтобы занести меня в базу, то ответственного за данную работу делопроизводителя. Если не возражаете, я попробую еще раз…
– Почему так долго не открывали? – наседали ополченцы.
– Побойтесь Бога, товарищи военные! – возмущался Калаченко. – Хотите проверить? Поднимитесь наверх, усните, а я позвоню в калитку и посмотрю, как скоро вы откроете…
– Калаченко, не дерзить! – сверлил мозг хриплый голос. – Вы пока