в меня больше, чем я того заслуживала, и я старалась изо всех сил.
– Подойди сюда, дитя, – с холодной лаской говорил он, подзывая к себе. – Расскажи, что ты выучил за время, пока меня не было.
Когда погода была хорошей, мы сидели в саду среди плодовых деревьев, сладко пахнущих пряными яблоками и сливами, а когда шли дожди, мы оставались под навесом за домом. В такие дни я садилась рядом с герцогом, разложив на столе учебники и тетради. Вайрон много спрашивал и немало рассказывал сам. Он был строг, но не жесток, и его урок всегда был только уроком. Каждый его упрек был справедлив и каждая скупая похвала заслужена.
Человек быстро привыкает к хорошему, и через пару месяцев я привыкла ко всему: вкусной горячей еде, мягким матрасам, чистой одежде, своему положению. Единственным человеком, имевшим надо мной власть, был Вайрон, и, когда он покидал усадьбу, вместе с ним уезжали покорность и послушание.
С тех пор, как я поселилась в усадьбе, возросло количество дежурных, охранявших Монштур. Покидать особняк без разрешения герцога запрещалось, но тот, кто мог с цепями на ногах убежать от стражников, мог ускользнуть и от зоркого ока герцогских солдат. В самом дальнем углу сада за большой ротондой, окруженной густыми кустами сирени, я сделала подкоп и убегала в лес, чтобы побыть одной.
К несущейся с севера едва уловимой прохладе примешивался древесный запах коры и пышущей разнотравьем земли. В лесу было спокойно, и я не боялась попасться на глаза обитателям дома за чем-то, недостойным герцогского сына, о котором и сама мало что знала. Я не жаловалась на то, что получила, но порой чувствовала, что изменился лишь цвет прутьев на моей решетке, а свобода, к которой я стремилась, так и осталась недосягаемой. Иногда я думала о том, чтобы сбежать. Иногда я была уверена, что иного выхода у меня нет. Однако очень скоро местный егерь, повинуясь воле случая, который люди вольны называть судьбой, подстрелил меня в вечерних сумерках.
Узнав о моем ранении, Вайрон поторопился приехать. Он был необыкновенно зол, ругая слуг на первом этаже, и его слова, как тяжелые пощечины, заставляли щеки краснеть от стыда и бессильного раздражения. Когда громкий голос утих и за дверью послышался знакомый цокот его каблуков, я вскочила с кровати и припала к полу в нижайшем поклоне. Вайрон застыл на входе.
– Это моя вина, герцог! – воскликнула я. – Не наказывайте этих людей, это я сбежал!
После длительной паузы герцог вошел и закрыл за собой дверь.
– Почему же ты осмелился нарушить мой запрет? – с ледяным спокойствием спросил Вайрон. – Тебе здесь не нравится? Или усадьба так мала, что ты потерял к ней интерес?
Я испугалась, что он захочет меня выгнать, но не осмелилась сказать и слова в свою защиту. Разве могла я бесчестно оправдать эгоистичную прихоть?
– Я люблю это место, – тихо призналась я, чувствуя, как подкатывают слезы. – Не вините их, вините меня!
От того, что я уже долго стояла на коленях, раненая нога онемела и болезненно пульсировала, но я продолжала смотреть в пол, глотая боль сквозь стиснутые зубы.
Неожиданно на мою голову