В конце концов удалила приложение.
Зебров пересдал неудачно и остался на второй год.
Варвара так и не поехала отдыхать, не увидела, как цветут олеандры и море тянет свою взволнованную солёную песню. Но перед праздниками переклеила обои и вытолкала из дома старый диван с пятнами.
И там у мусорных баков на углу дома, где закончил жизнь горемычный диван, Варвара посмотрела на привычные московские звёзды и почувствовала, как дрожит над ней тёплая ночь, через которую от станции к станции едут заряженные машины, летят гигантские ракеты и приближается к огненному Марсу Илон Маск. Что он говорит? Плохо слышно через вселенную. Кажется, что-то на русском с ужасным акцентом. Может быть, зовёт с собой – колонизировать планеты. Или, перекрикивая время, предупреждает, что приближается идеальный шторм – лопнут долговые пузыри и посыпятся мировые рынки… А может быть, спрашивает: сколько стоят ландыши у Бедной Лизы?
Вышивальщик
Он просыпался в девять, когда похолодевшее к осени солнце укладывалось на пустую сторону кровати. Ставил чайник на кухне, напоминавшей однопалубный корабль в игре в морской бой. Раньше бывало, они с Дятловым щёлкали карандашными выстрелами в ожидании вызовов. Чайник с опалённым дном, крупинками накипи, дрейфовавшими внутри, и расплавленной крышкой доживал свой век. Норкин никак не мог заставить себя выгнать калеку из квартиры из-за ощущения какого-то с ним родства по дожитию. Хотя жизни после пятидесяти четырёх оставалось не так уж и мало, Норкин уже со скукой глядел на её остаток, как на куцый старособачий хвост, который, как ему представлялось, уныло волочился по холодной земле и совсем уже редко подскакивал от восторга.
С тех пор, как Норкина уволили из ЖЭКа и оставили заведовать домовыми трубами Дятлова, Василию жизнь окончательно разонравилась. Он и раньше не отличался щенячьим жизнелюбием: говорил мало и в основном так, что дамские уши сворачивались в трубочку, ходил ссутулившись, но быстро ко всему привязывался – прилеплялся, как на “жидкие гвозди”. И тогда из-за стены его молчания выглядывала коренастая нежность к миру.
С нежностью он наматывал лён на резьбовое соединение полотенцесушителя. С заботой снимал облупившийся радиатор, чтобы хозяева могли выкрасить стену в модный вишнёвый цвет. С теплым удовлетворением шерудил толстой проволокой в сливе и разбирал над тазиком сифон, изрыгавший вонючие чёрные комки из пищи и жира, пока соседка в красном халатике, из выреза которого полная грудь высматривала новые возможности, хлопала в ладоши и совала ему несколько сотен на “добавку к чаю”. И с тихой страстью, которую уж не было возможности применить к живому существу, он шёл в магазин за этой самой добавкой и вместе с Дятловым раздавливал её в однопалубной однушке, где он уже много лет был себе и шкипером, и рулевым, и юнгой и от того потерял всякое представление о своей личности.
По воскресеньям звонила дочь. Разговоры выходили суховатые, так как Василий в основном сурово молчал и слушал; только