серым, унылым и плачевным, все уже было, и было много раз, и еще много раз будет, и не предвидится никакого спасения от этой серой, унылой, плачевной скуки» [14;25].
Пространство, имеющее такие признаки, неминуемо выводит читателя на исторические переклички: если в «Попытке к бегству» и «Трудно быть богом» воинствующее зло, беспредельная подлость «высверкивают» феодальным мороком или фашистской забубенностью, то в «Обитаемом острове» действуют уже не пики, удавки и арбалеты; атомные удары той или иной степени сложности поделили планету на пространство меньшей или большей беды.
Так, Гай Гаал, думая о людях южных районов, родившихся после целенаправленного взрыва трех атомных бомб, сам, выросший на зараженной территории, отмечает:
«Это был жалкий народ – мутанты, дикие южные выродки, про которых плели разную чушь, и сам он плел разную чушь, – тихие, болезненные, изуродованные карикатуры на людей» [14;249].
В душном мире Саракши много злости, «очень много страха, очень много раздражения… Они все здесь раздражены и подавлены, то раздражены, то подавлены» [14;42].
Отторжение, неприятие людей друг другом в буквальном смысле пространственно материализуется:
«Рыхлая тетка у буфета произнесла длинную ворчливую фразу и скрылась за своим барьером. Они здесь обожают барьеры, подумал Максим. Везде у них барьеры. Как будто все у них здесь под высоким напряжением…» [14;60]
Но не только человеческий мир «обитаемого острова» обманывает ожидания Максима Каммерера (поначалу он надеется найти на этой планете цивилизацию – «мощную, древнюю, мудрую»), не оправдает его надежд и мир природный.
Лес в «Обитаемом острове» сопоставим с лесом в «Улитке на склоне» (1968) своей чрезмерностью.
Но в «Улитке на склоне» мы находим чрезмерность витальную, биологическую (масштабность объемов, разнообразие форм), в «Обитаемом острове» лес – пространство, чрезмерно нашпигованное военной техникой:
«Здесь шагу нельзя было ступить, не наткнувшись на железо: на мертвое, проржавевшее насквозь железо, готовое во всякую минуту убить; на тайно шевелящееся, цепляющееся железо; на движущееся железо, слепо и бестолково распахивающее остатки дорог» [14;204].
И слабая надежда на волшебный предмет-помощник, с помощью которого можно вылечить это больное пространство («Если бы мы нашли Крепость, тогда бы, друг мой, все стало бы по-другому.» [14;214]), конечно же, не оправдается.
На протяжении всего романа подтверждается первоначальное наблюдение Максима Каммерера: « <…> планета-могильник, планета, на которой еле-еле теплилась разумная жизнь, и эта жизнь готова была окончательно погасить себя в любой момент» [14;90].
Объясняя, как «разумная жизнь» превратила свое жизненное пространство в пространство беды, авторы прибегают к классификации.
На «обитаемом острове» есть те, кого действующее через сеть башен излучение приводит в полное подчинение:
«Человеку, находящемуся