полковник, вас немедленно просит зайти к нему второй заместитель секретаря Канцелярии, мистер Беллигейл.
Не слушая ответа, голос пропал, как обрубленный. В трубке осталась лишь шуршащая колючая тишина, которая внезапно показалась Герти самым противным звуком на свете.
Осторожно повесив трубку на прежнее место, Герти попытался улыбнуться вновь. Но другой Гилберт Уинтерблоссом, отражавшийся в полированном черном эбоните, лишь беспомощно дернул губами, как подсеченная рыба.
Мистер Беллигейл, второй заместитель секретаря Канцелярии, писал.
Как у всех пишущих, особенно по делам службы, лицо у него было строгим и сосредоточенным. Но Герти знал, что даже в тот миг, когда господин второй заместитель оторвется от своей работы, лицо его ничуть не переменится. У господина второго заместителя имелось лишь одно выражение лица на все случаи жизни, как и костюм, столь строгий и черный, что он выглядел неуместным в любом окружении, кроме кладбищенского. Стальное перо в руке господина второго заместителя скрипело тревожно и громко, напоминая царапанье насекомого, запертого в спичечном коробке.
– Обождите, – сказал господин второй заместитель, не поднимая головы.
Герти принялся ждать.
Ожидание в этом кабинете само по себе могло сойти за пытку. Возможно, из-за того, что сам кабинет чрезвычайно мало походил на помещение, предназначенное для человеческого существа, – скорее на футляр для сложного механизма. Тесное пространство и голые стены скверно действовали на нервы, а обстановка казалась столь пустой и выхолощенной, будто ее создавал не человек, а существо иного биологического вида, попытавшееся смоделировать обычное человеческое убранство, но не обладающее ни знанием предмета, ни фантазией.
Все здесь было безлико, строго и аккуратно, как никогда не бывает в обычном кабинете. Ни клочка бумаги на столе, ни единой лежащей отдельно скрепки. Здесь не было даже пыли. Герти готов был поклясться, что всякая пылинка, зародившаяся здесь или занесенная извне случайным посетителем, разлагалась на атомы прежде, чем достигала пола. Атмосфера стерильной сухости была такова, что даже вода в тяжелом графине не воспринималась как жидкость, годящаяся для утоления жажды, – скорее как прозрачный стерильный раствор неизвестного вещества.
Кабинет не знал снисхождения к посетителям и их представлению о комфорте. Здесь не имелось картин, или панно, или статуэток, или еще чего бы то ни было из числа тех нехитрых предметов, которыми скучающие клерки имеют обыкновение скрашивать свои казенные кельи. Собственно говоря, здесь не было даже окон. Лишь безликие шкафы, полнящиеся одинаковыми кожаными переплетами, письменный стол с набором принадлежностей да терминал «Лихтбрингта», кажется, чуть более современный и сложный, чем у самого Герти.
Мистер Беллигейл поставил точку. Он сделал это так резко и энергично, будто в руке у него было не перо, а рапира, острие которой он вонзил в живот зазевавшегося противника.
– Полковник?
Второй