осталось только трое из них. Пожары все еще бушуют, их треск и рев разносятся по поселку. Но все, на чем я могу сосредоточиться в этот момент, это вожак темных морков, прикасающийся ко мне. Моя кожа дрожит. Маленькие шишки покалывают мои руки, и я борюсь с желанием оттолкнуть его от себя, не смею пошевелиться.
Мои мышцы скованы, заморожены под кожей, и даже дыхание застревает глубоко в горле, словно кусок угля.
Он так близко, что я чувствую его горячее дыхание на своей коже. Он превращает меня в статую, недвижимую на огненном ветру.
Его пальцы оставляют мою шею и спускаются к горлу. Он сжимает, неплотно. Ленивая хватка усталого зверя, держащего добычу, которая ему не так уж и интересна.
Боль пронзает мою шею. Его ногти впиваются в мою кожу. Я вздрагиваю, это первый звук, который я издала с тех пор, как меня швырнули об эту стену. В ответ на мой звук, его хватка становиться немного крепче, как будто он только сейчас понял, что я человек, пойманный в ловушку.
Он крепче сжимает мою шею и тянет меня в сторону, заставляя мою голову повернуться, пока я не оказываюсь лицом к нему. Я смотрю на него из-под мокрых ресниц. Только сейчас я понимаю, что плачу.
Вожак смотрит на меня глазами, более черными, чем тьма, поглощающая мир. Он изучает меня в густой, напряженной тишине, которая, я уверена, закончится тем, что моя голова будет отделена от тела.
Наши лица находятся так близко, что наши носы едва соприкасаются. Всего лишь призрачное прикосновение, но этого достаточно, чтобы наполнить мое тело адреналином. Вы когда-нибудь были так близко к дикому, свирепому зверю?
Каждый нерв и мышца в моем теле кричат, чтобы я бежала, бежала в огонь, чтобы спастись от мучений, которые он мне причинит.
Я опускаю глаза на его полные губы, чтобы избежать его взгляда.
Тишина становится оглушительной, когда он, наконец, нарушает ее.
«У тебя есть еще?» – спрашивает он.
Я резко подняла на него глаза, мои брови выгнулись. Я определенно не ожидала, что он заговорит на каком-либо человеческом языке, тем более на русском.
Но как только шок проходит, и я осознаю его слова, смятение морщит мой лоб, и я качаю головой.
«Я не понимаю», – говорю я ему сдавленным, шепотом, голосом, который говорит о страхе и панике.
«Больше таких», – говорит он, его тон звучит земным акцентом. Его рука отпускает мою шею, прежде чем кончики пальцев касаются родинок, которых он коснулся раньше.
«Три родинки», – объясняет он, не отрывая от меня взгляда, – «в кривой линии, как звезды.»
Я смотрю на небо, как будто увижу звезды. Но даже в огне, который пожирает поселок, я их не вижу, и я не знаю, о чем он говорит. Какие звезды? На небе, их там больше трёх.
Но я отбрасываю в сторону свои скудные познания в астрономии и заставляю себя сосредоточиться на том, что он сказал. Три родинки, в линию, да еще и кривую.
Я спешу вспомнить все свое тело. Я хорошо знаю свои шрамы, лучше, чем тыльную сторону собственной руки или отражение, которое приветствует меня в зеркале.
«Да… Я имею