эскизов, даже поначалу горевшие энтузиазмом взгляды окончательно потускнели. Между тем ситуацию как-то надо было разруливать. Вопрос войны и мира был объявлен приоритетным.
– Кто-нибудь хочет дополнить? – спросил я, желая разрядить обстановку.
С докладом выступил Ноздря, друг народа. Содержание выступления сводилось к порочной практике излишеств в архитектуре и лепном искусстве, вводившей в смущение богов и подвергавшей испытаниям скромность лучших граждан оплота цивилизации.
– Короче, взяли манеру воздвигать статуи самим себе – как своим судебным ораторам. И я спрашиваю: куда мы так придем, – заключил докладчик укоризненно. Он покачал головой. – Ну это же не может так дальше продолжаться. Даже я не удержался, – добавил он самокритично.
Лучшие умы нации озадаченно разглядывали кончики своих пальцев. Лично я в своих амбициях застройщика не собирался ничего менять.
Все теперь ждали, что скажет учреждающий. Учреждающий не знал, что говорят в таких случаях. Я как-то смутно представлял себе, в чем трагедия. Молчание неимоверно затянулось.
Я похлопал в ладоши, призывая всех выйти из состояния транса и заняться делом.
– Не вижу, зачем делать из этого трагедию, – сказал я. – Ну, ставят себе статуи. Ну, пусть ставят, если человек хороший.
Все молчали.
– Не вижу, почему бы вам, кормчий, не поставить в городе одну-другую хорошую статую, – сказал я Ноздре. – Если вы думаете, что человек заслужил.
– Переходим к следующему вопросу, – высказал предложение молчавший до того всю дорогу Энимий.
Все с готовностью стали переходить к следующему вопросу, хмуро покашливая и по пути доставая нужную бумажку.
Референдарий1 откровенно спал.
Достав пачку свежих газет, лежавших на жертвенном возвышении рядом, и удобно положив ногу на ногу, я устроился в кресле, настраиваясь на долгое чтение. Я распорядился, чтобы прессу мне доставляли непосредственно на рабочее место. Я старался быть в курсе последних событий. Разворот пришлось встряхнуть. Разворот был большим и большой была передовица на нем и всю ее заглавную часть занимала гравюра «Повелевший на пасеке». На ней крупным планом значилась фигура в накидке и рукавицах, с лицом, укрытым сетчатым материалом. Склонившись, стоявший напряженно всматривался во что-то перед собой. Обзор продолжался на развороте дальше: «Повелевший на встрече ценителей меда», «Повелевший на дегустации нового забора» и «Повелевший на совместном чаепитии друзей народа».
Я открыл последнюю страницу. Там было то же самое.
– Это как понимать? – раздался откуда-то сверху звонкий женский голос.
В проеме меж колонн, подбоченясь, стояла пантера номер два. Разделение было очень условным, каждая с легкостью заменяла одна другую. С таким же успехом ее можно было определить как катастрофу номер один. Про себя я называл ее Трейси Линд. По ее тону сразу становилось ясно, что случилось что-то непоправимое и все остальные вопросы войны и мира сразу и навсегда отошли