я по столице Анголы, покорившей своей южно-европейской красотой в экзотической интерпретации первооткрывателей типа Колумба и Бартоломеу Диаша, которую тогда нужно было ещё суметь разглядеть в полуразбитых, разграбленных особняках и гасиендах сбежавших колонистов-колонизаторов, в останках проспектов и клумб, зараставшей наступавшей природой, восстановив в своём воображении былое её название – Луанда, да и она сама стали у меня ассоциироваться с Лаурой из «Маленьких трагедий» А. С. Пушкина. Может, неславянское происхождение нашего великого русского классика повлияло на меня, может быть, потому, что они обе были обворожительны, хотя у непушкинской после выдворения португальских хозяев вся красота была завуалирована неухоженностью, нищетой и вынужденным терпением вынужденного же равнодушия к себе её нового поклонника, а может быть, потому, что это был первый по-настоящему афро-африканский порт, в котором я побывал (до этого я был в Дакаре в Сенегале, но это другое – арабо-африканское; к тому же крайне современный по тем временам прямо-таки портоград), который сказал мне: «Вот такой я. Чёрный континент». Не знаю!
Ну, так вот.
Швартуемся. Сразу к нашему пароходу один за другим подъезжают крытые грузовики, привозя с собой пылевые облака, ложащиеся поверх распластавшейся с утра жары, смешиваясь с ней, не давая дышать, вызывая липкий неизбежный пот и рефлекторное прищуривание – глоток холодной воды не спасает, а усугубляет и обостряет реакцию организма. Чуть помогает только горячий чай без сахара.
Весы. Охрана. Трюм нервно зевал, то показывая, то скрывая свои внутренние тайны-клады – ящики, до краёв наполненные сверкающей платиной и самоцветными камнями рыбой, пересыпанной рыхлым льдом. У нас на палубе наши матросы, на причале – аборигены. Два счётчика ящиков – с нашей стороны и с ангольской: ящики, в каждом из которых рыбы килограммов по 25–30, по одному на весы, фиксация веса – сдал, ящики по одному в подошедший грузовик до полного – принял, подпись. Загруженный грузовик отваливал, поднимая на прощанье клубы привезённой им пыли, оставляя её остающимся, добавляя чёрные, непригодные для дыхания облака выхлопа, освобождая место такому же, как сам, бескультурному нечестивцу, который и привозил с собой, и увозил в себе тоже и так же, что и как его предыдущий собрат. И так раз 300–400: десять тонн – это вам не банка с килькой.
На земле весь этот процесс охраняли кубинские камрады – они воевали в Анголе с теми повстанцами, так как со всех сторон перегрузочно-пограничные весы атаковали, словно зомби, голодные босоногие местные. Честно говоря, кубинцы нападавших не жаловали и в случае чего били тех и прикладами калашей, и сапогами, не разбирая возраста, пола, частей тел и последствий.
Я на вахте на капитанском мостике. Наблюдаю.
И тут вижу, как одному из «пиратов» под сенью одного из автотентов удалось подкрасться к пограничным весам и стащить небольшую рыбину. Сразу бежать с трофеем нельзя:
кубинцы увидят, догонят и отвесят и от души, и чтобы другим неповадно было. Прятать! Куда?! На этом бедолаге «туника» до пупка и набедренная повязка наподобие такой, как у борцов сумо. Разница лишь в том, что под этой повязкой у смельчака – только то, чем его одарили природа и родители. Делать нечего. Сунул он свою добычу под повязку и стоит как ни в чём не бывало.
Надо заметить, что мы ловили и сдавали рыбу ходками: семь дней на промысле в океане ловим – и дальше на сутки в порт на сдачу. И опять, и т. д. Поднимаем трал, сортируем улов, в ящики, пересыпаем льдом, в трюм.
Я это к тому, что рыба хоть и не замороженная, а лишь охлаждённая, но около нуля градусов в ней было. И вот теперь этот «ноль» под набедренной повязкой везунчика.
Судно у нас небольшое, и крыло капитанской рубки почти вровень с причалом. Рукой до стоящего на берегу не дотянуться, но при желании посредством черенка лопаты поздороваться можно. Так что догадаться, какой «пожар наоборот», просто-таки криогенный процесс творится сейчас у этого африканца под повязкой, я мог по его лицу. Я чуть ли не физически прочувствовал на себе то, что творилось с ним. Мне прям до слёз стало жалко и себя, и его. (И ради всего святого, не проводите такие эксперименты над собой и не давайте пробовать подобное своим близким.)
Шалость в глазах счастливца от нежданной радости от удачи смешалась с физическими изменениями его мимики и всего чернокожего тела, покрасневшего и побелевшего изнутри. И в течение нескольких минут всё это действо окончательно превратилось в выразительный танец племени аборигенов, рассказывающий о вулкане, который вот-вот извергнется и накроет ужасом извергнутого всё и всех вокруг, как Везувий накрывал Помпею и всех её жителей две тысячи лет назад.
«Беги, дурак, отморозишь …!» – крикнул я ему. Голова парня быстро сделала несколько оборотов, выбирая наименее опасное для побега направление. Танец «вулкана» подходил к своему апогею. «Бе-еги-и!» – крикнул я ещё громче. И парень рванул, засверкав своими бело-розовыми пятками, да так, как подмигивает семафор на железнодорожном переезде своими огнями, только в несколько раз быстрее. Кубинцы-охранники не то что растерялись – они не успели сделать буквально ничего, даже развести руками, чем дали беглецу значительную фору на старте. Жестами