мои брови и ресницы не подкрашены. О да, будьте уверены, что моя физическая красота вполне естественная! Но телесная красота не есть отражение красоты души! И я хочу, чтоб вы это поняли. Я – вспыльчивая, обидчивая, импульсивная, часто бесчувственная, склонная к мрачным мыслям и меланхолии, и я пропитана, сознательно или бессознательно, тем презрением к жизни и неверием в Бога, которые составляют главную тему всех современных учений.
Она замолчала. Я глядел на нее со странным чувством обожания и разочарования, как варвар мог бы смотреть на идола, которого он все еще любит, но в которого больше не верит как в божество. Хотя то, что она говорила, нисколько не противоречило моим теориям – как же я мог жаловаться? Я не верил в Бога; мог ли я сожалеть, что она разделяла мое неверие? Я невольно хватался за старомодную идею, что вера должна быть священным долгом в женщине; я не был в состоянии объяснить причину такого суждения, разве только что это была романтическая мечта о доброй женщине, которая будет молиться за того, у кого нет ни времени, ни желания молиться за себя. Между тем было ясно, что Сибилла слишком «современна» для соблюдения таких обрядов, она никогда не станет за меня молиться и, если у нас родятся дети, никогда не научит их тому, чтобы их первым воззванием к Небу была молитва за нее или меня. Я подавил легкий вздох и собрался было заговорить, но она подошла и положила руки мне на плечи.
– У вас печальный вид, Джеффри, – произнесла она ласковым тоном. – Утешьтесь, еще не слишком поздно изменить ваше намерение.
Я встретил вопросительный взгляд ее прекрасных, лучезарных глаз, чистых и ясных, как сам свет.
– Я никогда не изменю своего намерения, Сибилла, – ответил я. – Я вас люблю, я вечно буду любить вас, но я не хочу, чтоб вы себя так немилосердно анализировали… У вас такие странные идеи…
– Вы находите их странными? – сказала она. – В эти-то дни «новых» женщин! А я нахожу, что благодаря газетам, журналам и декадентским романам я во всех отношениях готова стать женой! – и она горько рассмеялась. – Ничего нет в этой роли неизвестного для меня, хотя мне еще нет двадцати. Я уже давно готовилась быть проданной по самой высокой цене, и те смутные представления о любви, о любви идеалистов и поэтов, которые я имела, когда была мечтательным ребенком в Уиллоусмире, исчезли и рассеялись. Идеальная любовь умерла, и хуже чем умерла – вышла из моды. После заботливых наставлений о том, что все ничтожно, кроме денег, едва ли вас может удивлять, что я говорю о себе как о предмете торговли. Брак для меня – торговая сделка, так как вы сами хорошо знаете, что, как бы вы ни любили меня или я вас, мой отец никогда бы не позволил мне выйти за вас замуж, если б вы не были богаты и богаче большинства людей. И я прошу вас, не ожидайте свежего и доверчивого чувства от женщины с извращенным сердцем и душой, как у меня!
– Сибилла, – сказал я горячо, – вы клевещете на себя! Я убежден, что вы клевещете на себя! Вы одна из тех, что живут в мире, но сами не от мира