это положение перед светом, и что пасторальные сентиментальности всех этих поэтических Филлисов и Аманд не в ее натуре. Кажется, я был не прав. И допустил ошибку в отношении прекрасного пола.
Тут он вытянул руку, и «дух», возвращающийся назад, немедленно уселся на свое обычное место.
– Мой друг, уверяю вас, что если вы приобрели верную любовь верной женщины, то вы приобрели гораздо большее богатство, чем ваши миллионы: сокровище, которым никто не в состоянии пренебречь.
Его голос смягчился, его глаза приняли задумчивое и менее презрительное выражение. Я взглянул на него в недоумении.
– Как же, Лючио, я думал, вы ненавидите женщин?
– Я ненавижу их! – быстро ответил он. – Но не забывайте, почему я их ненавижу! Потому что они имеют все возможности, чтобы делать добро, а большинство из них умышленно обращают этот дар во зло. Мужчины находятся всецело под влиянием женщин, хотя мало кто это признает; из-за женщин они поднимаются к небесам или опускаются в ад. Последняя дорога – самая излюбленная и почти повсеместно преобладающая.
Его лицо омрачилось, и линии вокруг гордого рта стали жесткими. Я наблюдал за ним некоторое время и вдруг совсем некстати сказал:
– Спрячьте этого отвратительного «духа»! Я ненавижу, когда вы возитесь с ним!
– Бедная моя египетская принцесса! – воскликнул он, смеясь. – Почему вы к ней жестоки, Джеффри? Если б вы жили в ее время, вы бы могли быть одним из ее любовников! Без сомнения, она была очаровательной особой; я нахожу ее очаровательной даже теперь! Однако, чтоб сделать вам удовольствие…
И он поместил насекомое в хрустальный ящичек и унес его в другой конец комнаты. Потом, медленно повернувшись ко мне, сказал:
– Кто знает, что чувствовал и как страдал этот «дух», будучи женщиной! Может быть, она была «осчастливлена» богатым замужеством и сожалела о нем! Во всяком случае, я убежден, что она гораздо счастливее в своем настоящем состоянии!
– Меня не привлекают такие страшные фантазии, – сказал я резко, – я только знаю, что она или оно вызывает во мне отвращение.
– Да, некоторые «переселенные» души отвратительны, – заявил он хладнокровно. – Как только они лишаются своей почтенной двуногой телесной оболочки, удивительно, какую перемену совершает с ними неумолимый закон природы!
– Какие глупости вы говорите, Лючио! – произнес я нетерпеливо. – Как вы можете это знать?
Внезапная тень легла на его лицо, придавая ему странную бледность и непроницаемость.
– Вы забыли, – начал он нарочито размеренным тоном, – что ваш друг Джон Кэррингтон в своем рекомендательном письме к вам говорил, что во всех отраслях науки я «безусловный знаток»? В этих «отраслях науки» вы еще не знаете моего искусства, но спрашиваете: как я могу знать? Я отвечу, что я знаю многое, в чем вы несведущи. Не полагайтесь слишком на свой ум, мой друг, – чтобы я не доказал вам его ничтожность, чтобы я не пояснил вам, вне всякого утешительного сомнения, что та перемена,