во всяком случае на время, – я хотел бы показать, как я ценю вашу дружбу, устроив блестящий праздник, и, если вы предоставите мне полную свободу, ручаюсь, что это будет еще не виданное в Англии торжество. Вы очень меня обяжете, если дадите свое согласие.
– Дорогой друг, безусловно, я соглашусь. Охотно! Даю вам carte blanche [13], делайте все, что хотите и как хотите. Это величайшее проявление доброты и дружбы с вашей стороны! Когда же мы устроим эту сенсацию?
– Ваша свадьба будет в июне?
– Да, во вторую неделю месяца.
– Отлично. Праздник состоится двадцать второго мая: это даст обществу время прийти в себя от одного великолепного события и подготовиться к другому, то есть к свадьбе. Нам больше нет нужды говорить об этом. Дело решено! За остальное я отвечаю. У нас остается еще три или четыре часа до поезда в город. Не прогуляться ли нам по окрестностям?
Я согласился и пошел с ним в веселом расположении духа. Уиллоусмир с его мирной прелестью, казалось, очистил мой дух от всех тревог; благословенная тишина лесов и холмов смягчала и веселила меня после городского шума и грохота, и я шел рядом с моим приятелем с легким сердцем и улыбающимся лицом, счастливый и исполненный смутной религиозной веры в голубое небо, если не в Бога над ним. Мы обошли великолепные сады, которые теперь были моими, и, пройдя тенистый парк, очутились на прелестной тропинке – настоящей уорикширской тропинке, по обе стороны которой золотились в траве соцветия чистотела, и белые цветы, похожие на звездочки, мелькали между лютиками и клевером, и бутоны цветов боярышника виднелись, как крохотные снежные шарики, среди глянцевой молодой зелени. Дрозд мелодично щебетал, жаворонок вспорхнул из-под самых наших ног и, заливаясь песней, радостно поднялся к небу. Малиновка с веселым любопытством смотрела на нас сквозь дырочку в живой изгороди, когда мы проходили мимо. Вдруг Лючио остановился и положил руку мне на плечо; в его глазах было то прекрасное выражение меланхолии и тайной грусти, которого я не мог ни понять, ни описать словами.
– Прислушайтесь, Джеффри! – сказал он. – Прислушайтесь к безмолвию земли, когда поет жаворонок! Замечали ли вы когда-нибудь то восприимчивое состояние природы, в котором она ожидает божественных звуков?
Я ничего не ответил. Окружающая нас тишина действительно производила сильное впечатление. Дрозд перестал щебетать, и только чистый голос жаворонка звенел над нами, нарушая безмолвие лугов.
– На Небе, каким изображают его церковники, – задумчиво продолжал Лючио, – нет птиц. На нем только тщеславные человеческие души, неустанно выкрикивающие: «Аллилуйя!» Там нет ни цветов, ни деревьев – только «золотые улицы». Какое убогое, варварское представление! Как будто мир, в котором обитает Божество, не заключает в себе красоты и чудес всех миров! Даже эта маленькая планета прекраснее, чем Небо, каким его рисует Церковь, – но только те ее части, где нет человека. Я протестую, я всегда протестовал против создания человека!
Я засмеялся.
– Значит,