в который раз прошлые события, но сейчас я разрешил себе это. Думать о далёком доме и всяких домашних проблемах не хотелось, а проблем было много, и я, как страус, уже давно прятал от них голову в песок; легче было думать о чём-то давно прошедшем, о том, что уже никогда не вернётся. Под моросящим беспрерывно снаружи тента дождём и жарко горящим костром как-то сами собой пришли воспоминания.
По-моему, это было года два назад, в восемьдесят втором году; да, точно, конечно же два года назад – Маше моей тогда было всего три года. Несмотря на мои вечные отговорки, Вере однажды всё-таки удалось заманить меня на какой-то бардовско-литературный вечер в Центральный Дом работников искусств. Она любила посещать такие мероприятия, любила всякие светские тусовки, любила вертеться среди богемы: разных артистов, композиторов, кинематографистов и прочих деятелей культуры, – в отличие от меня, которого всё это просто раздражало. Конечно, мои отказы постоянно её злили, но в конце концов она махнула на меня рукой: не хочешь – не надо, занимайся своими делами. Правда, на этот раз Вера пообещала, что будет нечто другое: это вечер КСП, клуба самодеятельной или студенческой песни, а заодно и встреча с непрофессиональными поэтами. Изо всех авторов такого течения я помнил ещё со времён студенческой жизни только Булата Окуджаву, Юрия Визбора и, пожалуй, Юрия Кукина да ещё, конечно, самого Владимира Высоцкого. Мы много пели тогда под гитару.
Помню, особенно любил одну из песен Кукина:
Ах, поезд, длинный смешной чудак,
Как замучил меня вопрос:
Что же, что же не так, не так,
Что же не удалось?
Я согласился пойти с Верой туда только потому, что знал: общество подобных им людей точно не вызовет у меня чувства отторжения. Я иногда просто ненавидел Веру за всё её стремление примазаться к «великим мира сего». Сначала она пыталась найти во мне любителя послушать всякие сплетни из светской жизни, но когда поняла, что меня это нисколько не интересует, плюнула, и решила, что одной ей будет удобнее ходить на всякие рауты, вечеринки и прочую ерунду, и оставила меня в покое.
Теперь же Вера заявила, что ей неудобно всегда появляться в обществе без мужа и что я всё-таки хоть раз да должен присутствовать вместе с ней, хотя бы на наиболее нейтральном вечере, таком как этот. Какой-то её знакомый поэт должен был там выступить, и она хотела предъявить меня ему и показать, что она степенная замужняя женщина. Зачем ей это понадобилось, я выяснять не стал; наверное, какие-то причины у неё были. Скрепя сердце согласился, но сказал, что оставаться после концерта на посиделки не стану. Вера махнула на меня рукой – хорошо хоть так согласился!
Но неожиданно мне всё здесь понравилось. В большом зале сцены не было, вокруг центральной части были кругом расставлены стулья, стоял рояль, хотя за вечер на нём никто так ни разу и не сыграл: были одни гитаристы,