хождения по ней. Вот я и иду, а заодно любуюсь всеми Огненными Сердцами, направляя волны света в ступни, которые пульсациями проходят и гладят плитку. Та радуется, слегка звенит легкими искрами, разлетающимися в разные стороны, и расплывается в довольном сиянии. Она уже не полупрозрачная, как деревья, но вот эти световые сопровождения все еще с легкостью проделывает.
Пока Мир не овеществился до конца, чудесам легче в нем происходить, а Абсолюту – легче перетекать Светом, пересыпаться Звездами, неожиданно сплетаться Вечными Смеющимися линиями Мира. Одно удовольствие иметь дело с новорожденными реальностями. Очень сильно их люблю – тут и дышится легче всей собственной Вечностью, и мысли чужие не лезут внутрь, и тьма не пытается шуршать рядом, так как ее тут практически и нет. Поэтому Память о Себе и Сути никуда не уходит даже на мгновение – она всегда тут, как и Ты сам.
Шагаю по смеющейся плитке, а параллельно возвращаюсь к своим мыслям, которые не хотелось оставлять дереву, но позволительно отнести океану – он смоет их и не то, что не подавится, а даже не заметит, что были какие-то мысли.
Иду и думаю: Милый, я знаю, что ты в нас веришь, что любишь смотреть, как мы красиво блистаем посреди отсутствия бытия. Мне тоже нравится – в тысячу раз красивее получается, чем на холсте.
Иду и думаю: Но туда совсем уж невероятных чертей напустили. Потому что твои души Шредингера своим сном согласились на это. Не мешали открытию путей в дно Мироздания, где тебя настолько нет, что впору сойти с ума. Им все равно. Их эта тьма приятно уютно обнимает, даром, что иногда лицом по асфальту возит – зато потом снова обнимет.
Иду и думаю: Милый, они спят. Спят и не смотрят внутрь, ничего не видят снаружи, что-то делают, но живут лишь оболочками, а в конце жизни, когда эти оболочки жухнут и отваливаются, не остается больше никого. Им некем перейти сюда, там кроме тела и нет ничего пока. Их нет, а хтонь, которую они сюда пускают – есть.
Иду и сначала слышу смех, а лишь миг спустя вижу океан. Мир смеется и заливается волнами, которые просвечивает солнце. Ржет он, значит. Вот вечно так…
Иду и думаю: Хорош ржать, поимей совесть! Они там мучатся, им больно. И ладно бы только спящим – там духа не проснулось еще, болеть нечему. Они же Живых грызут и вниз тянут! А это уже правда боль! И вообще – нечестно так играть! А ты тут смеешься! – укоризненно молча кричу я на Мир.
Мимо пролетает чайка, а за ней раздается шлейф дикого хохота. Еще более сильного и заливистого, чем был. Мир смеется всем Собой, и я вдруг слышу голос, который идет ото всюду сразу. Или же просто поднимается из меня:
– Ха-ха-ха! Тьма ей настоящая, боль ей есть, а темные – опасность! – смеется Все вокруг, мой Невыразимый Смысл, моя умопомрачительная Вечность, Счастье и Любовь всех моих жизней.
– Солнце, – сияющим молчанием говорит Все, – ты так сокрушаешься, как будто все правда