меня не было сил стоять – я сел на игровой пенек поблизости и стал докладывать:
– Он был убит выстрелом в затылок… Преступник отрезал кусок правого уха жертвы. Это говорит в пользу версии о наемном убийстве: мочка уха может стать для заказчика доказательством, что дело сделано. Очень вероятно, что жертву притащили сюда волоком, а потом убили. И он, пока его тащили, скорее всего, находился без сознания. Причину, почему он был в отключке, и был ли, покажет вскрытие. Преступник мог действовать как в одиночку, так и в паре с кем-то – точно мы сказать пока не можем.
Пока я все это озвучивал, я никак не мог решить, стоит ли рассказать Надиру о том, что убийство может быть связано с моей покойной дочерью, или лучше сохранить это в тайне? По правде говоря, теперь мне захотелось взяться за это дело, от утренней апатии не осталось и следа. Во-первых, оно, возможно, имело какое-то отношение к моей дочери, а во‐вторых… вся эта выстроенная на детской площадке мизансцена… Профессиональное чутье подсказывало, что преступление изначально замышлялось как вызов нам, полицейским, – настолько дерзко, даже нагло, все было обставлено, и мне бы очень хотелось найти убийцу и передать его в руки правосудия. Но тут возникало одно «но». Если тут и правда как-то замешана моя дочь, то включаться в работу мне все же не стоило. В силу профессиональной этики я должен был сказать Надиру про то, что узнал жертву. И про куклу тоже – что убитый когда-то подарил моей Айсун похожую куклу. Но быть отстраненным от дела мне не хотелось. Удивительно, конечно, что Шефик и Зейнеп тоже промолчали. А ведь Зейнеп, слышавшая наш разговор, вполне могла бы выложить прокурору все те существенные детали, о которых я не упомянул. И Шефик, он бы мог вставить, что труп приволокли сюда откуда-то, в этом контексте тоже упомянуть про куклу: мол, подбросили специально. Тем не менее никто из них не добавил к моим словам ни полслова. Таким образом, решение говорить об этом или нет оставалось за мной.
Надир и не подозревал, какие мучительные мысли занимали мою голову, – сидя на корточках, он рассматривал песок рядом с убитым. Я был неплохо знаком с Надиром: хотя он был молодой и в должность вступил относительно недавно, мы уже поработали вместе над несколькими делами. Он всегда добросовестно проводил расследования, а таких людей в наше время сложно встретить в правоохранительных органах. Но что уж кривить душой, мне показалось чрезмерным то, как он чуть ли не обнюхивал песок при такой жуткой жаре. Скорее всего, наш прокурор о чем-то напряженно размышлял, но на меня повисшая в воздухе пауза давила все сильнее и сильнее.
– Он был педофилом, – наконец решился я и встал со своего пенька. – Приставал к детям и был осужден.
– Педофилом? – удивленно переспросил Надир. – Вот как?
– Да, – сохранить все в тайне у меня не вышло. – В том числе он приставал к моей дочке.
Вот и все. И зачем надо было что-то скрывать? Мне стало легче, я расслабился, а в глазах у Надира, по-женски красивых, появилось удивленное выражение.
– Что вы такое говорите, господин главный комиссар?! К вашей дочери?
Я