и нетерпеливо показал рукой на улицу.
– Ты не простишь себе, если не увидишь этого, – произнес он. – Это на дальнем причале, но если мы побежим, то успеем застать. Там разбились три бочки с рыбой, и птицы… Эстер, ты просто должна это видеть – десять тысяч крыльев, как…
Но она никогда так этого и не увидела. То ли Исаак споткнулся о дверной порог, то ли фонарь был слишком тяжел, то ли его ручка сильно нагрелась, – какова бы ни была причина, пламя беззвучно вырвалось наружу, сверкающим золотом скользнуло по металлической кромке, лизнуло оконную занавеску и тотчас же устремилось вверх. Прежде, чем Эстер сделала еще один шаг, дверь оказалась объятой огнем. Гобелен превратился в ревущую сцену из черных корчащихся фигур.
И вот Гритген толкает ее в спину и кричит: «На улицу, на улицу, быстро, дети, naar buiten!»[11] Уже будучи в шаге от выхода, Эстер мельком заметила отца, спускавшегося по лестнице. На полпути он остановился и, охваченный пламенем, бросился обратно в спальню их матери.
Потом Эстер оказалась на улице, и ночной воздух холодил ее лицо. В темноте, освещенные огнем, суетились соседи, поливая водой стены дома. Но это было совершенно бесполезно: вода стекала по кирпичу, а внутри дома полыхали ткани и дерево. На мокрых от впустую вылитой воды камнях мостовой отражались блики света. Потом загорелся верх кровли – сначала словно маленькая звездочка в ночи, затем ярче, ярче, и вот огонь взметнулся в небо.
Раздался одинокий истошный крик. Эстер так и не узнала чей.
Брат ушел до того, как крыша обрушилась. Уже на рассвете его нашли спящим на палубе корабля, который должен был утром отдать швартовы. Перепачканного копотью Исаака отвел в синагогу корабельный штурман. Он оглядел собравшихся в изодранной одежде иудеев, распевавших поминальные молитвы, потер свой массивный серебряный крест на шее и, подтолкнув вперед Исаака, застенчиво и печально молвил: «Этот парень еще слишком мал, чтобы отдать свое беспокойное сердце морю».
Но теперь он вырос.
– Я хочу, чтобы ты записывала за мной каждый день, – раздался голос Га-Коэна Мендеса. – Скажи, пожалуйста, Ривке, чтобы нашла другую девушку для работы по дому.
Эстер никак не удавалось сформулировать ответ. Она только рассматривала чернильные пятна, оставшиеся у нее на пальцах. На мгновение она услышала голос Исаака: «Смотри, ты благодаришь брата за свою удачу! Если бы ты хотя бы на мгновение вышла из своих закрытых покоев, Эсти, то полюбила бы свежий ветер больше, чем книги».
Она склонила голову и прочитала молитву, в силу которой не верила: «Да будет угодно Всевышнему направить стопы Исаака в безопасное место!» И пока она сидела в его кресле, где-то в Лондоне в этот момент Исаак торговался о цене за собственную смерть.
Несколько дней, неделя, две недели – больше и не потребовалось. В день стирки Ривка трудилась за двоих, так как сочла излишним тратить деньги на наем новой служанки. Она встала до рассвета и все утро провела, склонившись над бельевыми корзинами, отжимая белье покрасневшими руками.