тюх, тюх – раз-два. Она была намного моложе мужа, в свое время ее выдали за тридцатишестилетнего мужчину совсем юной девушкой, не дав доучиться в школе последний год. Рустом-джи, успешный бомбейский адвокат, показался родителям Мехру удачной партией – никому не приходило в голову, что в пятьдесят он уже будет носить зубные протезы. Кто, охваченный ажиотажем сватовства на пике свадебного сезона, мог бы представить себе вялый беззубый рот, который каждое утро приветствует женщину в самую пору ее расцвета? Никто. И уж, конечно, не Мехру. Она родилась в семье правоверных парсов, соблюдавших все важные даты парсийского календаря, молилась и посещала все положенные церемонии в храмах огня и даже устроила себе комнату с железной кроватью и железным табуретом, какие полагаются женщинам, когда раз в месяц они бывают нечисты.
Мехру с готовностью приняла уготованную ей судьбу и принесла в свой новый дом родительские обычаи. Там ей было разрешено все, кроме «нечистой» комнаты, о которой Рустом-джи даже слышать не хотел. На самом деле в глубине души он, в общем, любил древние традиции, хоть и делал вид, что к ним безразличен. Он с удовольствием ходил в храм огня, нарядившись в сияющую белизной рубашку дагли и накрахмаленные белые брюки. На голову с прекрасными волосами, еще не разделившими участь зубов, он водружал национальную шапку фейто.
На мужнины крики Мехру отреагировала добродушно. Она старалась сохранять спокойствие, поскольку то утро должно было завершиться молитвами в храме огня, и она была готова сделать все, чтобы не испортить прекрасный праздник Бехрам роз. Этот день парсийского календаря был ей особенно дорог: именно в Бехрам роз мать дала жизнь Мехру в родильном доме Ауабай Петит Парси; в этот же день, когда Мехру исполнилось семь лет, она прошла ритуал навджот[3] и семейный священник дастур[4] Дхунджиша ввел ее в лоно зороастрийской церкви; наконец, четырнадцать лет назад в Бехрам роз на ней женился Рустом-джи, и свадьба гуляла до самого утра – говорили, что ни один нищий не ушел голодным, столько еды было выброшено в тот день в помойные контейнеры Кама Гарден.
Да, Бехрам роз многое значил для Мехру. И поэтому она прокричала нараспев:
– И-ду! И-ду!
Рустом-джи взревел в ответ:
– Ты там оглохла, что ли? Мне тебя звать, пока легкие не лопнут?
– Иду-иду! У меня только две руки, а работы полно. Гунга[5] опаздывает, пол не подметен.
– Аррэ! Забудь про свою гунгу-бунгу! – завопил Рустом-джи. – Этот вонючий туалет наверху опять течет! Бог знает, что они там делают, чтобы нас залить! Я сел и только-только начал, как кто-то спустил воду, и мне прямо на голову как ливанет – плюх! – и я весь мокрый! Прямо на голову!
– На голову! Ой-ой-ой! Какой ужас! Как неблагоприятно! Как…
Мехру не находила слов и вся сжалась от отвращения при известии о столь оскверняющем происшествии. Она осторожно заглянула внутрь туалета, опасаясь потока экскрементов и прочих нечистот, но заметила лишь постоянное равномерное капанье – кап-кап-кап-кап – прямо в унитаз, так что нечего было и думать о его использовании. Пока проводился осмотр, позади Мехру с диким, безумным видом кипел от ярости Рустом-джи, все еще сжимавший в кулаке завязки пижамы.
– Почему бы нам на этот раз не вызвать хорошего сантехника вместо того, чтобы жаловаться управляющим Баг? – рискнула предложить Мехру. – Они ведь опять схалтурят.
– Я не дам им ни одной пайсы из своих доходов, добытых тяжким трудом! Пусть платят эти мерзавцы, усевшиеся задницей на мешки с нашими деньгами! – бушевал Рустом-джи, размахивая свободной рукой, не державшей завязки. – Я наложу кучу им в конторе, наложу кучу в их домах! Если надо будет, наложу кучу им под дверью!
– Успокойся, Рустом-джи, не говори такие вещи в Бехрам роз, – увещевала его Мехру. – Если тебе еще хочется в туалет, я попрошу соседку Хирабай тебя пустить.
– Это ту, у которой муж дурак! Я тебе тысячу раз говорил, что не войду к ним в дом, если там Нариман. Да и все желание прошло. Исчезло, – обреченно произнес Рустом-джи. – День полностью испорчен. И кто знает, – добавил он с извращенным удовлетворением, – это даже может кончиться запором.
– Нариман, наверное, пошел в библиотеку. Я попрошу Хирабай, и ты зайдешь к ним попозже. Я сейчас иду туда, чтобы позвонить в контору, а когда вернусь, заварю тебе хорошего горячего чаю. Быстро выпьешь чашечку, и тебе снова захочется, – успокоила мужа Мехру и вышла.
Рустом-джи решил вскипятить себе воды для ванны. Было ощущение, что он с ног до головы покрыт нечистотами.
Медный таз уже стоял наполненный водой. Но его забыли накрыть, поэтому туда нападали с потолка белые кусочки штукатурки. Они плавали на поверхности подобно белым пятнышкам, пляшущим перед глазами Рустом-джи, когда он очень уставал долгим жарким днем в душном здании суда или когда сильно раздражался, крича на мальчишек Фирозша-Баг, шумно игравших на дворовой площадке в крикет.
Штукатурка уже несколько лет сыпалась в его квартире в корпусе «А», как и в большинстве квартир