на слух, а внимательно читая по губам собеседника, и, гаркнув «Григорий, к тебе тут какой-то стиляга пришел», оставили среди нагромождений валов, турбин, изогнутых труб, извилистыми лабиринтами нависающих над головой, запыленных и заржавевших решеток, неровными горами сложенных в ряд, и, конечно, котлов. До появления Григория в Севкином сознании произошла интересная динамика: в первую минуту он хотел смыться и стал изучать пути отступления, поскольку его провожатый – маленький человечек в засаленной спецовке и шлеме с защитными очками на лбу – уже исчез, но в следующую минуту Севкин взгляд упал на строение, похожее на старый паровоз с двумя выступающими дверцами-сферами и цилиндрическими трубами-коллекторами, как ему потом объяснили.
На «голове» у строения была хромированная панель с тремя глазами – датчиками температурного режима, а сбоку торчала дымовая труба, совсем как у обыкновенной печки, и чем-то этот «паровоз» вдруг напомнил ему родной контрабас. Он был такой же большой, нелепый, с широким массивным корпусом и узкой трубой, похожей на шпиль, уходящий в потолок. Севка подумал, что и звуки, наверное, из него исходят такие же низкие, глубокие и проникающие в душу, включись он в работу и запыхти мотором – или что там у него на самом деле пыхтит и движется. От этой мысли он невольно засмотрелся на агрегат. Через минуту Севка решил, что смыться он всегда успеет и что, в принципе, можно попробовать. Тут подошел Теплев и, вытирая руки от смазки грязной тряпкой, что-то радостно заорал, но из-за шума ничего слышно не было. Однако это было уже не важно. Так музыкант Севка начал работать на ремонтном заводе и чистить котлы.
Сначала у него ничего не получалось, несмотря на то что он по правде старался. Теплев надрывал глотку, таращил глаза, сплевывая иногда через плечо – такая у него была привычка, когда он волновался. Все было напрасно: Севка путался, совал винтики не в те пазы, забывал открытыми предохранительные клапаны, совал руки под работающие вентиляторы, нарушая технику безопасности, и, кроме того, задыхался от сажи, пыли и токсичных испарений, начинал по сто раз кряду чихать, сморкаться и полностью выходил из строя как человеческая и рабочая единица.
Григорий нервничал, грозил ему кулаком, ругался, но из-за шума в цеху ничего не было слышно, и Севка на это мало обращал внимания. В обеденный перерыв они шли в заводскую столовку, и тогда обессиленный, но не сдающийся Теплев, набрасываясь на пережаренные котлеты с фигурно выложенным водянистым картофельным пюре, скупо политым ложкой растопленного масла, отводил душу и костерил Севку на чем свет стоит:
– Взял же я тебя, мама дорогая, на свою голову, не иначе как черт попутал! Ни ума, что называется, ни фантазии. Вроде ты на дурака, Всеволод, не похож, но ни бельмеса не соображаешь в нашем деле. И откуда только у тебя руки растут? Эх! Кабы не Серафима Федоровна, послал бы я тебя куда подальше, видит бог!
Севка молчал, слушал причитания Теплева и жевал гороховое пюре с гуляшом, политым едким томатным соусом, от которого у него потом