близкое родство с собственными работами Кейджа в области танца и театра[25].
Когда однажды, в самом начале путешествий по Европе, Кейдж ощутил острый приступ тоски по родине, родители заставили его остаться в Европе. «Не будь глупцом, – писала ему Крета, – оставайся в Европе как можно дольше… а вдруг тебе никогда больше не удастся приехать туда»[26]. Однако в конце концов Великая депрессия отняла у родителей возможность продолжать финансовую поддержку. Кейдж и Сэмпл вернулись в Америку и проехали ее из конца в конец на «форд-модл-ти», это стало последним этапом их путешествия. В 1932 году они поселились вместе в Санта-Монике, городе, с трех сторон окруженном Лос-Анджелесом.
Они жили в квартире над мотелем; Кейдж в уплату за аренду работал садовником. Поскольку денег было очень мало, он не мог позволить себе роскоши сосредоточиться на одном лишь художественном творчестве. Возможно также, он считал свое образование неоконченным, потому что скоро стал зарабатывать как лектор на вольных хлебах, раз в неделю читая лекции о современном искусстве и музыке домохозяйкам, жившим по соседству. Во Франции он уже работал гидом в Версале и прочих подобных местах. Ничего не зная о них, он изучал материал ко дню экскурсии; однажды он признался в этом экскурсантам, которые ответили, что так и подумали, но его простодушие им очень нравится[27]. Без сомнения, калифорнийские домохозяйки тоже были им очарованы: его энтузиазм по отношению к предметам, о которых он говорил, заражал, и льстило, что они узнают что-то практически одновременно с ним.
Тогда же Кейдж получил возможность представить свои музыкальные сочинения. В ноябре 1932 года он исполнил несколько своих ранних песен в Женском клубе Санта-Моники вместе с Гарри Хеем, который сейчас более известен как активист борьбы за права геев и основатель группы общественной поддержки Маттачин (Mattachine Society support group). В этой музыке Кейдж отказался от прежнего метода сочинения, сопряженного со сложными математическими расчетами, и стал записывать свои импровизации, которые создавал спонтанно и очень быстро, едва сев за фортепиано. Чтобы концерт состоялся, Крета употребила свои связи: поначалу она преувеличивала степень его музыкальной образованности и особенно пользу занятий с Лазаром-Леви. Кейдж сидел за фортепиано; Хей пел; он был в геометрическом костюме и пел в бесстрастной манере, напоминающей театральную эстетику Баухауса (певец вспоминал, как он, Кейдж и Сэмпл часто листали каталоги Баухауса, которые Кейдж с Сэмплом привезли из Европы, дабы черпать в них новые идеи для дизайна мебели)[28].
Лекции для домохозяек продолжались без происшествий, пока Кейдж не начал готовить лекцию о Шёнберге. Записей его музыки было мало. Не лучше было и с исполнением: фортепианная музыка Шёнберга исключительно трудна технически, и Кейдж понимал, что его скромных умений недостаточно, поэтому даже не пытался ее играть. А незадолго до этого он сделал невероятное предположение – и угадал! – что американский