и приходилось «сидеть» на одних батонах с чаем, – но всё же, помню: каким чудным открытием было знакомство с пародиями философа Владимира Соловьева на поэтов символистов!
На небесах горят паникадила,
А снизу – тьма,
Ходила ты к нему, иль не ходила?
Скажи сама!
Но не дразни гиену подозренья,
Мышей тоски!
Не то смотри…
Дальше забыла, и поэтому беру с полки томик.
Как леопарды мщенья острят клыки,
И не зови сову благоразумья
Ты в эту ночь!
Ослы терпенья и слоны раздумья
Бежали прочь.
И снова то, что еще помню:
Своей судьбы родила крокодила
Ты здесь сама.
Пусть в небесах горят паникадила, —
В могиле – тьма.
Господи! Как непривычно то! Ведь мы слушали совсем другие стихи, песни, – ясные и понятные, как дважды-два:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся советская страна…
Письмо Юрке:
«Вот я и в Ленинграде. И уже сдала первый экзамен.
Ну, почему мне здесь так томно, скучно, неприветливо? Эти серые камни, удушливый воздух и всё, все чужие! Даже брат Николай. Вчера в театре оперетты смотрела «Поцелуй Чаниты». Люди смеялись, смеялась и я, но… Полуголые женщины, слащавые улыбки, плоские, тысячу раз слышанные остроты! Что может пробудить в душе эта белиберда?
Мой дорогой, мой родной! Люблю тебя, скучаю, жду встречи.
Твоя непутевая Галка».
Из всех профессоров, читавших лекции, в памяти остался только Леонтьев, знакомивший нас с зарубежной литературой, и его лекции стали для меня открытием, – слушала, словно заворожённая. Ну, что могла я знать о современных зарубежных писателях, если наша городская библиотека была набита произведениями соцреализма?
На экзамены и зачеты ходить к Леонтьеву боялись, – принимал до двух-трех часов ночи, выгоняя «пачками» и заставляя пересдавать по несколько раз, – но что было делать? Пошла… Возле аудитории толпились студенты, никто не решался войти, а я махнула рукой – будь что будет! – и вошла. Не помню, какие вопросы были в билете?.. как на них отвечала? (Конечно, плохо!), но помню дополнительный: «Когда и где были написаны первые комедии, драмы?» Наугад ответила: «В третьем веке нашей эры, в Риме». А он улыбнулся, приложил палец к губам, – тише, мол, не услышали б студенты, сидящие за моей спиной, – и поправил полушепотом: «В пятом веке до нашей, в Греции». Потом взял мою зачётку, написал в ней что-то и сказал: «Можете идти». Когда вышла и развернула её, то все ахнули: пятерка!
Уверена, поставил ее не за знания, – их просто не было, – а за то, что так!.. слушала его на лекциях.
«Ты, Юрка, хочешь, чтобы я стала твоей женой. Но разве не хочется тебе сохранить хотя бы