льзу.
Мы сами выдумываем себе монстров, – как жаль, что эту истину я поняла, когда прошла курс лечения транквилизаторами и когда правдивость моего мировосприятия была обреченно нарушена. И теперь я хочу, чтобы прочтя эти скромные записки, вы не повторяли моих ошибок. Пусть эта история послужит вам горьким опытом, который, слава Богу, не случился с вами, но плодами которого вы можете пользоваться. В этом ведь и заключается цель литературы как культурного феномена: дать индивидууму опыт, чтобы он мог жить в полной яркости красок, в немыслимой гамме чувств, в счастливом прозрении, – и для меня лично очень тепло и радостно осознавать, что я могу подарить вам этот опыт.
Имена героев я, конечно же, изменю, ведь не каждый хочет стать персонажем странных записок.
Итак, приступим.
То лето, как и все каникулы, я проводила в деревне у бабушки. Мне исполнилось тогда лет двенадцать – чудесная и сложная пора! Я была скромной девушкой, умной и, как я только теперь понимаю, очень большой чудачкой. Творческая натура уже тогда давала о себе знать, мысли мои генерировались в странной и причудливой форме. А тут еще лето, природа и простор. Кто сможет устоять от захватывающих приключений, когда пылкое сердце так полно необычайными стремлениями, когда ты считаешь себя человеком могущественным, но… молодым.
Эта деревня была в точности такой же, как и все глухие деревни. Уклад жизни в ней напоминал прочно построенный дом: надежный, неподвижный для перемен, но щемяще родной. Каждый день был наполнен ни с чем не сравнимым духом русскости, который невозможно понять, но можно лишь дышать им; и все в пору моего детства казалось каким-то простым и безотказным. Теперь, когда компьютеризация, коммуникация и капитализация протянули свои щупальца к невинной душе моей деревни, она развалилась.
Дом моей бабки Таси стоял почти на краю деревни. Он был старым, серым, но для меня тогда это не имело никакого значения. Все вокруг было полно жизнью, естественной и жадной: возле скрипучей калитки качал ветками куст золотого шара, по просторной ограде бегали куры, а в сарайке хрюкали два грязных свинуха, истолокшие землю в чадящую жижу и то и дело высовывающие свои мокрые пятачки сквозь жерди забора.
За домом был небольшой садок, засаженный рябиной, черемухой, смородиной и раскидистыми ранетками. Яблочки поспевали к концу лета, они были круглыми, желтыми, сочными, кое-где продырявленными червем, но все равно очень вкусными. А какое было удовольствие – сидеть в кустах смородины, срывать рубиновые, словно светящиеся изнутри кисло-сладкие ягодки, и отправлять их горстями в рот, ощущая, как красная кислота обволакивает язык!
За садом расстилался большой деревенский огород с картошкой, кукурузой и подсолнухами, последние махали мне своими желтыми шляпками и манили посмотреть – поспели ли семечки. Бабка страшно ругалась за такие похождения, она была уверена, что частое заглядывание в ароматное блюдце подсолнуха, приманивает ворон, ибо они все видят.
Если идти по картофельному огороду тропинкой вдоль забора, через который свешиваются разлапистые листья лопуха, а потом перемахнуть через замшелые жерди в конце огорода и обязательно страшно ожалиться дурной крапивой, то можно попасть на небольшую речку, заросшую ивняком. Вода в ней мутная, пахнет тиной соседнего пруда, берега заросли осокой и молодыми ивочками, лютиками и крапивой, дно скользкое и грязное. Но можно завязать юбку на бедрах, сползти с глины в прохладную воду и по колено брести вниз по течению, входя под нависшие ветки ив, как в волшебный темный чертог, под которым стреляют стрекозы, бегают по воде жуки-водомерки, да шныряют мальки. Далеко не пройдешь – забоишься, да и бабка наказывает не уходить от дома одной. Но можно выбраться на противоположный берег, пробежать по колкой осоке и сесть под столетней ветлой, такой толстой, что ствол ее не могут обхватить даже двое, трое человек. Ее тонкие серые листики надежно скроют тебя от палящего солнца в жаркий июльский полдень.
А дальше за ветлами – холмы. Они высокие, – пологие и крутые, заросшие донником, мать-и-мачехой, лютиками, клубникой и неизвестной пахучей травой, а еще полынь-духом. С этих холмов хорошо сбегать вниз, представляя себя свободной и красивой лошадью, мчащейся в галопе. Мир подпрыгивает, сердца не чувствуешь от остроты ощущений, только слышишь позади топот собственных ног, хочешь остановиться, а не можешь, и в изнеможении падаешь в траву.
Утром рано идешь в огород и рвешь траву свиньям, полешь грядки, пока не наступила жара, а когда наступит она – расстилаешь коврик под рябиной и ложишься с книжкой в тень, или рисуешь в альбоме странные картины, всплывающие в памяти, как утопленники, и оттого пугающие, и вот уже ночью невозможно спать от накатывающих чувств.
Вечером можно собрать в садке ягоду и, залив молоком, есть ее и глядеть в окно, как пастух гонит по улице коров, как они останавливаются у нашего забора, тянут свои мокрые морды и обкусывают бабкины цветы. Можно поиграть с соседской девчонкой в бадминтон или сходить в баню, а потом в темноте сидеть на крылечке с горячехонькой кружкой, в которой плавают листья смородины, малины, земляники, и смотреть, как мотыльки кружатся вокруг лампочки и освещенного куста алтея…
Я