слова.
Ни кивка.
Ничего.
Китти пискнула, словно запела маленькая тростниковая флейта. Неужели даже сестричка думает, что мне не жаль?
– Pickney no hear wah marmi say drink peppa warta lime an sarl…
Креольская песня мами рассказывала, как страдают малыши, что испили огненной горько-соленой воды.
– И ты будешь страдать, Долли, если не перестанешь. Я этого не хочу.
Моя ма знала кучу языков, в том числе старые – чви[11] и киконго[12], немного французский, который был распространен на Гренаде, немного ирландский нашего па. Эту смесь называли креольским. Ма подбирала слова в зависимости от того, кто ее слушал, но говорила она мало.
– Прости меня, мами.
Она опустила Китти на груду одеял и потеребила завязки своей желтой туники.
Красивые темные руки ма блестели от сладко пахнущей кокосовой помады собственного изготовления.
– Больно ты смелая, Долли. Твой па зовет тебя мишнях[13], по-ирландски значит «отважная». Я зову тебя миньшах[14] – козочка. Боюсь, упрямство в тебе – козлиное.
– Разве плохо быть смелой? Тот вождь, о котором ты пела, Куджо, разве он не был смелым? Разве он не был сильным?
– Истинный Куджо[15] был сильным. Вождь маронов[16] одолел всех и накормил многих. А вот лже-Куджо погибли мучительной смертью.
Мами выглядела очень усталой, хотя женщины еще не вернулись к работе. Им надлежало оставаться в безопасности, на плантации, в своих хижинах и на своих наделах.
– Куджо был мужчиной. Они не хотели, чтобы он был сильным. Они не позволят и тебе стать сильной.
Я была еще маленькой, но хотела большего.
– Я хочу поскорее вырасти. Я буду защищать тебя, пока па не вернется. Я хочу для нас всего! У меня есть мечты. Хорошие мечты. О домах – больших домах. Хорошей одежде и даже ботинках.
– Долли, тебе не позволят. Они найдут способ навредить тебе, забрать все, что у тебя есть, и тогда ты будешь благодарить их хотя бы за то, что тебе не больно.
Мами натерла локти помадой, которую держала в зеленом калебасе. Ее кожа сияла в отблесках свечи.
– Не хочу боли ни для тебя, ни для Китти. Прими то, что у нас есть. Терпи горечь молча. Таков путь. – Она махнула мне. Я подошла, будто ма указала скипетром. – Я умерла, чтоб ты могла жить. Так пусть мои страдания не будут напрасны.
О чем это она? Мами была жива – сидела передо мной, говорила, дышала. Я бросилась к ней, вцепилась в нее и зарылась в ее объятия. Я не могла. Не в силах была разжать руки. От испуга сердце лихорадочно прыгало, как пьяный дурак на празднике.
– Не уходи, мами. Прости! Я исправлюсь. Что угодно прикажи!
Она пригладила мои кудряшки, зажав растрепанные косички в кулаке.
– Я не говорю, что это правильно. Подрастешь, сама поймешь. Все женщины понимают.
– Не уходи, мами! Не засыпай, как миссис Бен. Не надо! Мами!
– Твой отец меня не отпустит, но он не продаст моих дочерей, как мой собственный